— Ага, — повторил он, на этот раз более уверенно. А затем с ремнем в руках зашел мне за спину и присел на корточки.
Жар от его одетого тела пробежал по моей обнаженной коже, и я бездумно откинулся назад, к нему. Я ожидал упрека, который точно заслужил, но его рука обвилась вокруг меня, не давая упасть, крепче прижимая к себе. И я дрожал в ней мелкой дрожью, настолько же беззащитный перед добротой, как и перед силой приказа. Я слегка повернул голову, его имя сорвалось с губ прежде, чем я сумел их остановить.
Он коснулся уголка моего рта своим.
— Ага, вот тут. Дашь мне руки?
Я даже не задумывался. В тот момент я бы отдал ему что угодно.
Понятия не имею, что он сумел сделать с ремнем, но прохладная кожа обвила сперва одно мое запястье, потом другое. Он за что-то дернул, и обе петли туго затянулись, связав, заточив меня. Я резко втянул ртом воздух, который все равно как будто не дошел до легких.
Боже. Голый и беззащитный. Страх пронзил прямо до кончика члена.
— Нормально? — Тоби поцеловал меня в шею.
Нет. Нет. Нет. Но все, на что меня хватило, был шумный пропитанный вожделением стон. А когда рука Тоби потянулась из-за спины, чтобы провести вверх по подрагивающей сочащейся плоти, я ответил: «О, да».
Он убрал руку, и я заскулил, водя бедрами в поисках его ладони.
— Ч-черт. — Дыхание Тоби обжигало плечо. — Ты просто невероятный, когда уже на грани. Но кончать пока нельзя, понятно? Сперва покажи, как тебе стыдно за сделанное.
Лучше и быть не могло. Опять. Я тоскливо кивнул, член уже ныл от нетерпения.
Его ногти легонько проехались по моему соску, и пришлось приложить все усилия, чтобы не перейти на мольбы. Понятия не имею, о чем, но это принесло бы хоть какое-то облегчение — растечься по нему бездумной лужицей.
Но тут он наложил галстук мне на глаза, и я потерял все во тьме и шелке.
— Т-Тоби… я… Я не хочу…
— Знаю, — его голос дрожал, как и мой, в той же смеси нетерпения и неуверенности.
Он не шевелился, просто держа галстук руками — оставив мне время, чтобы принять ощущение бессилия, что он давал.
— Я не… Я…
Боюсь. Но не могу сказать. Иначе вдруг он остановится?
Для него я хотел бояться.
— Знаю, — повторил он, — но мне хочется, поэтому ты мне разрешишь.
Я закрыл глаза под повязкой. Тьма во тьме.
— Да.
Он натянул шелк и завязал его узлом, вновь меня поцеловал и встал. Я дернул ремень, обернувший запястья, для проверки. Держится. Это успокоило и испугало в почти одинаковой мере, смешавшись с надвигающимся водоворотом желания и подчинения.
— Лори. Я все вижу.
Я тут же остановился. Что со мной не так? Я никогда не сопротивлялся, никогда не давил. Только с Робертом, но в то время это было одним из ритмов нашей с ним жизни. Сейчас я осознавал себя с практически невыносимой ясностью. Во что Тоби меня превратил и до чего довел — слепой, связанный, безнадежно возбужденный — и как мне от этого хорошо, насколько правильным кажется быть с ним вот так. Обычно вглубь собственного тела меня приводила боль, но сегодня хватило одного Тоби.
— Прости.
— Не извиняйся. Меня дико заводит, когда ты сопротивляешься, но я не уверен, что ремень выдержит. Мне в аттестате по труду двойку поставили.
— Надо было учителю задать тебе сделать бандаж-инвентарь, тогда получил бы пятерку. — Я снова шевельнул запястьями, но на этот раз более осторожно. — Держится хорошо.
Послышался скрип молнии и шорох одежды по коже.
— Правда?
— Да. — Я, конечно, его не видел, но развернулся лицом туда, где он был по ощущениям. — Я в твоей власти.
— Отлично. Как раз тут я тебя и хочу видеть. — По коже прошелся поток воздуха, когда он придвинулся. — А теперь показывай.
Показывай.
Приказ обжег мне кожу, и я чувствовал его буквально везде — в поцелуе, в руке на моем члене, в шелке на глазах и в выделанной коже вокруг запястий. И я застонал от нетерпения и стыда, зная, как сладко будет подчиниться ему, унизиться ради его удовольствия и отказать себе в своем.
Я подался вперед в поиске его тела, неуклюжий и неуверенный, отчаянно желающий угодить и ужасно-ужасно ранимый. Он мне никак не помог, но это и правильно. Наконец моя щека задела его бедро, и я не смог сдержать тихий стон облегчения от контакта. Его пальцы осторожно вплелись мне в волосы, и сердце переполнила благодарность. И вдруг я уже не был беззащитным и напуганным. Точнее, был, но, закутанный во все вот это, укрытый моей персональной темнотой, я чувствовал себя бесконечно нежным, теплым и защищенным. Как будто принадлежал ему.
Можно было бы проложить губами дорожку к его члену. Я так и собирался, и он сам, наверное, того и ожидал, но влияние момента повело меня вниз, а не вверх. Без рук вышло довольно неуклюже и местами слишком уж напоминало падение, но цепляться за грацию мне казалось так же глупо, как и цепляться за гордость, и я верил, что, если понадобится, он меня поймает.
Когда мои губы коснулись подъема его ступни, по Тоби пробежала волна дрожи, и я услышал резкий вздох.
— Прости меня, — прошептал я, — я так перед тобой виноват.
— Вашу мать, как охеренно.
Мои губы различали отдельные бугорки его плюсневых костей, гладких под кожей. У меня никогда не наблюдалось особо повышенного интереса к ступням, но это же стопы Тоби, и он так сладко отвечал на мои прикосновения, осыпая меня шепотками и вздохами, а в один момент даже: «Нет, тут что-то неправильно — так хорошо не бывает», за которым последовало: «Не останавливайся», когда мне пришлось уткнуться в его пальцы, чтобы подавить смех — настолько внезапно стало радостно просто от того, где я нахожусь.
Я облизал натянутую кожицу между всеми этими хрупкими косточками и проложил дорожку из поцелуев через его пальцы и снова вверх — промежуточная клиновидная, ладьевидная, таранная — пока то, что началось как внезапная фантазия, проявление покорности и немногим более, не переросло в нечто большее. Что-то, что я, как мне казалось, давно потерял и забыл.
Наконец я поднялся обратно на пятки и на секунду оперся на его бедро. Мышцы спины и плеч побаливали, а край ремня упирался в запястья, но эта легкая ломота наполняла меня светом, как стайка светлячков. Потому что я изнывал без Тоби. Я повернул голову и поцеловал его ногу.
Ладонь Тоби снова вернулась на мое лицо, пальцы мягко поглаживали, скользя по капелькам пота, собравшимся под галстуком.
— Ты не повернешься, — спросил я. Он на секунду замер.
— Э… ага, ну, давай.
Разворачивался он осторожно, не обрывая контакта, чтобы мне не пришлось вновь искать на ощупь, и я провел губами по его бедрам сзади — поцелуи, но не совсем. Я узнал, какая на ощупь у него кожа — прохладная и нежная на обратной стороне колен, шероховатая и покрытая волосками — выше, а самая гладкая — прямо на верхних границах бедер, где начинался изгиб ягодиц.
И я понял, что мне не нужны глаза, чтобы видеть его красоту или чтобы знать, что ему нравится — хватало звуков, которые он издавал.
Я провел языком вверх по линии промеж его бедер, и он вздрогнул.
— О, бли-ин. Какой разврат. Сделай еще раз.
Я сделал, зарываясь настолько глубоко, насколько позволяла поза, в мягкие, податливые уголки его плоти, становившиеся под моим языком жаркими и скользкими. Он раздвинул ноги и, постанывая, терся об меня.
Боже. Я же столько всего мог бы с ним сделать, будь у меня развязаны руки.
— Тоби?
— А? — Больше вздох, чем ответ.
— Ты можешь… ты мне… не поможешь?
— В чем?
— Не… раздвинешься пошире и подержишь? Чтобы я… чтобы я смог…
Он прямо взвизгнул.
— Мать вашу. Нет. Я так не могу.
Я всунул язык во впадинку его попы, и на этот раз услышал определенно не визг. Он беспомощно извивался, тело практически молило дать еще, и на одну кошмарную секунду я подумал, что сейчас опозорюсь и кончу.