— Тоби? Все хорошо?
Он повернулся, зарывшись в меня лицом.
— Вроде бы… Да… Нет… Не знаю.
«О господи, он жалеет о сделанном. Я молил прощения на коленях и рыдал в его руках, и теперь он меня за это презирает». Я оттолкнул сон, панику и мои жалкие страхи.
— Что не так, милый?
Он долго молчал, а потом, так тихо, что я едва расслышал, ответил:
— Мне страшно.
Не знаю, стоило ли его трогать — этого ли ему хотелось — но я пробежался пальцами вдоль его позвоночника, и он расслабился. Немного.
— Из-за того, что мы делали?
— Ага. В каком-то смысле.
— Все было не так, как ты представлял? — Мне каким-то чудом удалось сказать это с ровным выражением лица. Что он представлял? Какую-то красивую фантазию, сильно отличную от реального меня, в соплях и слезах, у его ног.
— Ты че, все было куда круче, чем я представлял. — Он поднял голову и устроился поудобнее у меня на плече, выгибаясь навстречу моим пальцам. — Просто хотеть чего-то и получить его — это две большие разницы. Понятно вообще, о чем я?
Облегчение. Какое облегчение.
— Да. Понятно.
— И я сейчас думал, что, может, у «хотеть» теперь совсем другой смысл.
Я продолжал его поглаживать, пальцы скользили по коже как листья по воде, одновременно успокаивая и меня самого.
— Какой?
— Тут ведь… тут ведь дело в том, что ты мне очень нравишься, Лори.
И опять его честность камикадзе полностью меня обезоружила, и я выпалил ему: «Ты мне тоже очень нравишься», словно мы малыши на детской площадке.
Не знаю, расслышал ли, правда, потому что он ничего не ответил. Просто уткнулся в меня носом, тихо и довольно причмокивая. В ответ по мне исподтишка разливалась умиротворенность. Я устал и не назвал бы себя сейчас возбужденным, но он разбудил чувство четкого осознания — осознания его, моего собственного тела, моих желаний, которые он удовлетворил и тех, которые оставил пульсировать, пылать и расти до утра.
Казалось до странного легкомысленно не спать в этот час. Ночи — это время для секса, когда он есть, и сна. Для синих вспышек и полетов на максимально допустимой скорости. Для смерти. И неожиданной, маловероятной жизни. Даже не помню, когда я в последний раз не спал, чтобы просто поговорить. С Робертом, наверное, в университете — когда мы были молоды и влюблены, а время ничего не значило.
— Просто, — произнес он после долгой паузы, — как я теперь узнаю, что можно? Ну, вот когда я тебе глаза галстуком завязал, ты же сказал, что не хочешь, а я… — в голосе послышалась нехарактерная нотка сомнения, — все равно завязал, и у меня встало. Так встало на это. — Его член между нами дернулся, и он вздрогнул и попытался отодвинуться. — Господи, я больной просто.
Я уже очень давно не считал нужным копаться в собственных сексуальных предпочтениях. И хотя понимал его опасения — в какой-то мере, даже радовался, что они есть, иначе это уже называлось бы социопатией — но все же почувствовал легкое раздражение. Бесконечная рефлексия головного мозга казалась мне тщетным и исключительно подростковым времяпрепровождением. Я не хотел, чтобы он чувствовал себя виноватым за то, что сделал со мной, но и анализировать это желания тоже не возникало.
— Ты же знаешь, что все не так.
— Я думаю, что все не так, но иногда… забываю, — вздохнул он. — А ты что, вообще не волнуешься?
— Одно из преимуществ возраста в том, что начинаешь понимать, что некоторые вещи просто не стоят твоих переживаний. Я гей. Сабмиссив, если хочешь это так называть. Своего рода мазохист. А кому-то нравится стрельба по глиняным голубям или бесконечные сериалы. Так какая, на хрен, разница?
— И ты не против — точно, стопроцентно, от начала и до конца не против всего, что мы делали вечером… что я с тобой делал?
Тоби Финч и бесконечное упорство. Я внутренне настроился на честность — этот тупой нож для хитроумно завязанного узла.
— Не просто не против. Я хотел, чтобы ты завязал мне глаза. Точнее — я не хотел, но чтобы ты все равно завязал. Чтобы сделал со мной все, что пожелаешь. Вот чего я хотел.
Какое-то время он молчал, пальцы выписывали круги на одной из моих рук, заставляя кровь танцевать под кожей.
— Не знаю, как я вообще смогу жить, если когда-нибудь по-настоящему причиню тебе боль.
Почему-то я этого не ожидал, хотя стоило бы. Плохо зажившая ранка на сердце вновь вскрылась, но не закровоточила. Там осталась только пыль. Я тихо ответил:
— Надеюсь, что со мной, а не без меня.
— А если ты меня после больше не захочешь? Больше не будешь доверять?
«А сам ты поверишь, что хочу и доверяю?» Тень прошлого. Я сомкнул губы на этом ответе и выбрал другой. Выбрал надежду.
— О нет, Тоби, ну что ты. — Я обнял его покрепче. — Риск изначально заложен практически во все вещи, которые стоят того.
— Да, но большинство людей не заковывают друг друга в цепи и все такое.
— Телесные риски. Эмоциональные риски. Откуда нам знать, где грань?
Какое-то время мы молчали. Мне хватало просто взаимных прикосновений — просто чувствовать его тепло под моими пальцами, шершавые места на его коже и гладкость остальных, и тихо изнывать.
— Ты ведь правда понимаешь, да? — прошептал он. — Понимаешь меня.
Стоило сказать, что я его не знаю. Что все дело просто в сексуальной совместимости. Но вслух я произнес другое:
— У меня было много времени, чтобы об этом подумать, и поверь мне, на подобные вещи можно взглянуть с самых разных точек зрения, но то, как ты со мной говорил в клубе… Ты тогда не дал мне особого выбора.
Он сдавленно простонал.
— Ой, блин, не напоминай об этом идиотизме.
— Перед тобой было невозможно устоять, — вырвалось у меня прежде, чем я успел себя остановить. Чистой воды сентиментальность, что совершенно не мешало ей оставаться правдой. Я забыл, что подчинение иногда имеет надо мной такую власть.
В ответ его колено осторожно скользнуло между моих бедер и надавило сильнее, пока я не поперхнулся стоном.
— Откуда я знаю, что ты не просто потакаешь моей блажи?
Стоило догадаться, что он не спустит мне с рук то самое первое прегрешение. Первую ложь. Теперь я не смог бы ее повторить, даже если б хотел.
— Мне не следовало так говорить. Это было проявление трусости. И неправильно. И… неправда.
Вот безжалостная зараза — снова довел меня до стояка. А до утра на облегчение рассчитывать не стоит. А если поумолять? Боже.
Я поймал в темноте проблеск его довольной улыбки.
— Ну, значит, придется тебе мне доказать.
Его нога дразняще толкалась в меня, пока не сломила все сопротивление, и я задвигался в такт с ним, желание сладко перемешивалось с отчаянием.
— Все, что хочешь. Я все, что хочешь, сделаю. — И в этот момент я не преувеличивал.
— Я запомню.
— Господи… Тоби…
— Тебе что-то нужно?
— Было бы здорово кончить, — пробормотал я.
Он рассмеялся и устроился еще поуютнее в изгибе моего тела.
— Ворчливого, тебя еще проще изводить.
Я сцепил зубы и лежал, мучаясь от вожделения. Его пальцы легонько проехались мне по груди. Нашли сосок, чтобы кружить над ним как коршуны. Я с трудом балансировал на грани, отчаянно желая ощутить прикосновения и не менее отчаянно — остановить Тоби.
— Твою ж мать. Ладно. Пожалуйста. Ты это хотел услышать?
— Что «пожалуйста»?
— Пожалуйста, дай мне кончить. Все равно… как. Только… пожалуйста. Мне очень нужно…
— Не-а. — О, какое кошмарное пленительное веселье. — Просто хотелось послушать, как ты умоляешь. Как это звучит.
— Оправдало ожидания?
— Ну-у, не скажу, что вышло особо искренне, так что я бы дал два из десяти.
Уж не знаю, стоило ли мне оскорбляться. Я поймал его коварные пальцы и поднес их к губам, чтобы поцеловать.
— Значит, придется тебе больше постараться.
— Или тебе.
— Знаешь, — господи, что я несу? — у меня есть сундук в гостевой комнате. И думаю… думаю, там найдется что-то для тебя, чтобы… чтобы…