— Точно. Э-э, а что насчет Cool Water?
— Ну не хочу я пахнуть довольно приятно и ненавязчиво! — взмолился он. И я вдруг снова обнаружил себя заходящимся от смеха.
— Поверь мне, тебе это не грозит.
У нас закончился Тоби, поэтому следующий флакон я пшикнул на свое собственное запястье. Для меня запах был слишком сладким — цветочным, но не женским, верхние ноты казались более глубокими из-за древесных нижних, которые так нравились Тоби, они балансировали аромат и придавали ему неуловимый оттенок маскулинности.
— Тоби, этот.
Я подставил ему руку, и он сделал вдох над пульсирующей венкой, прикрыв глаза, чтобы лучше разнюхать. Что почему-то показалось невероятно чувственным, хотя меня Тоби даже не коснулся. Я, кажется, резко вздохнул. Наконец он поднял голову.
— Да, этот.
Я мазнул ему по шее, чтобы убедиться, что не возникнет аллергии, но все было нормально. Запах подошел Тоби идеально — сладкий, но и темный и пряный. Я воровато огляделся и быстро тюкнул его губами в губы.
— Лори, ты же в курсе, — сказал он, когда мы отстранились друг от друга, — что акт о половых преступлениях приняли еще в шестидесятых[23], да? Нам уже можно.
Я покраснел. По правде говоря, мы с Робертом никогда особенно не демонстрировали наши симпатии на публике. Но с Тоби я был жадным до прикосновений. Жадным и дурашливым, будто нас не разделяли годы. Пытаясь как-то себя отвлечь, я схватил самый большой флакон Burberry London и завертел головой в поисках кассы.
— А… Это… — Тоби нервно замахал руками. — Я не… Не надо… Вот маленький лучше.
— Я заплачу.
— Не, так не пойдет.
— Почему?
— Ну… потому что у меня совсем мало денег, и я не могу…
— Тогда тем более имеет смысл заплатить мне, разве нет?
— Наверное… — Он поковырял пол носком кеды, засунув руки поглубже в карманы и спрятавшись за безнадежно закрывшей глаза челкой. — Это. Спасибо. Мне еще никто… э-э…
— Потом сочтемся. — «О господи, что я несу?» — То есть, не в проституточном смысле.
— Я не против. — Его глаза блестели не хуже окружающих нас флаконов. — Это даже заводит.
— Так, все, я тебя не слушаю и вообще иду на кассу.
Он пододвинулся слишком близко, толкнув меня бедром.
— Так что, я как будто твой альфонс теперь?
— Тоби, прекрати.
Он все еще хихикал, когда мы подошли к кассе. Я поставил на прилавок коробку и полез за бумажником.
— Только это, пожалуйста.
К моему удивлению, кассир — красивая молодая девушка с мягкими карими глазами — встретила нас улыбкой. Тронутый и слегка смущенный, я улыбнулся в ответ.
— Эй, — снова подпихнул меня бедром Тоби, — Спасибо, правда.
— Папа у вас очень щедрый. — Слова кассирши трепыхались в тишине как медуза.
Я почувствовал, как одубели приподнятые уголки рта.
— Да вы что! — А Тоби-то засмеялся. — Он мне не отец! Он мой паре… э-э, любовник.
Я уже начал думать, что не стоило так категорично возражать против парня. «Любовник» звучит особенно подозрительно, когда стоишь с протянутой кредиткой.
И Тоби на этом не остановился.
— Ему тридцать семь, а мне девятнадцать, так что он, конечно, технически мог бы быть моим отцом, но тогда бы получалось, что меня заделали в безответственно молодом возрасте.
Кассовый аппарат зажевал чек, и я яростно прожигал его взглядом, потому что улыбками нас больше не одаривали.
— И потом, — подытожил Тоби, — он гей. Так что. Нет.
Казалось, что в моем словарном запасе осталось только «заканчивай и бегом отсюда», но тут я раскрыл рот и услышал, как собственный голос произносит:
— Не стоит делать оголтелых суждений, Тоби, это грубо. А если б я тебя зачал с лесбиянкой?
Я убрал бумажник, взял пакет с туалетной водой и направился к выходу с крепко прижавшимся ко мне Тоби. Этот абсурдный мальчик еще и за руку бы взялся, наверное, если б обе они не были заняты.
В колледж я повел его живописной дорогой — по Брод-стрит, не через Корнмаркет. По обе стороны от нас возвышались золотистые башенки, а горизонт был полон шпилей и куполов.
— Что, до сих пор в себя не придешь? — спросил Тоби.
Секунду помедлив, я кивнул.
— А ты не можешь просто… посмеяться? Это ведь ерунда.
Ему легко говорить.
— Понимаешь, она же права. Я действительно гожусь тебе в отцы.
— И?
— И это неприлично.
Какое-то время мы шли молча.
— Гляди-гляди, — показал пальцем Тоби, — золотая сиська!
— Здание библиотеки Рэдклиффа было построено Джеймсом Гиббсом в 1737-м. Оно считается одним из памятников архитектуры.
— Ну да, золотая сиська. — Он немного помолчал и потом, почти умоляюще: — Ой, Лори, ну пожалуйста, не надо заморачиваться. Это же мой мини-отпуск.
— Извини, я просто… — Но тут он меня прервал.
— Ладно, вот знаешь, что мне кажется пипец каким неприличным? Люди, которые друг друга не любят. И обижают. И не расстаются только из-за страха, или привычки, или безразличия. А если мы любим друг друга, то что плохого?
— Социальное неравенство между нами. Злоупотребление власть… Ай! — Он больно пнул мою щиколотку. — А это еще за что?
— За то, что меня оскорбляешь, правильный ты наш. И прямо, ёпт, в лицо. Что, думаешь, раз я бедный и ростом не вышел, и мне девятнадцать, то я понятия не имею, чего хочу?
Он уже перешел на крик, отчаянно жестикулируя свободной рукой, прямо на Рэдклифф-сквер. Хотя, если уж на то пошло, эта площадь была, пожалуй, самым подходящим для такого местом. Стоящий у перил и с орелом артистической паники затягивающийся сигареткой студент едва удостоил нас взглядом.
— Думаешь, если б я чувствовал, что мною злоупотребляют, меня используют или угнетают, я бы с тобой остался? Думаешь, я не в силах увидеть разницу? Думаешь, не знаю, что такое настоящая любовь?
Я собрался было ответить, но он вновь пнул щиколотку.
— Пошел ты знаешь куда… — Злость испарилась из его голоса, оставив после себя одну боль. — Ты же в меня поверил. Тогда, в клубе. Первый и единственный человек, который поверил. И не смеялся, и не осуждал. Просто встал на колени, и это была самая романтичная вещь моей…
Я бросил все, кроме туалетной воды, и то только потому, что боялся разбить. Но сумка, чехол с костюмом, перекинутая через локоть куртка — в торговом центре мне стало жарко — все полетело на мостовую. А я дернул Тоби на себя, прямо в эту кучу малу, крепко прижал и поцеловал со всем чувством, на которое был способен.
А когда в конце концов вернул ему его губы, он без всякой паузы продолжил:
— …вторая самая романтичная вещь моей жизни. — И улыбнулся самой слабой из своих улыбок — той секретной, в которой пряталась вся его боль.
— Прости меня. Я правда в тебя верю. Просто… — Я собирался сказать, что не верю в себя, но с Тоби в моих руках — с Тоби, от которого едко пахло слишком многим — сейчас было не время для сомнений. Только для вот этого.
И я вновь поцеловал его. Еще. И еще.
Потом мы стояли обнявшись, окруженные булыжниками, веками и камнем. И кучкой удивленных туристов, некоторые из которых нацелили на нас камеры мобильников и фотоаппараты. Я бросил на них осторожный взгляд.
— Ты же понимаешь, что это, скорее всего, окажется на Ютубе?
— Тогда, — пожал он плечами, — я его найду и поставлю тыщу лайков.
Я поднял с мостовой все вещи, но когда мы снова зашагали вперед, Тоби просунул мне под локоть свою руку. И я не стал ее сбрасывать или отодвигаться.
Университетский колледж, когда мы наконец-то до него добрались, взорвал Тоби остатки мозгов. Если дословно цитировать.
— Блин, это ж как… как, ёпт, целый дворец прямо в переулке. Как будто так и надо.
— Добро пожаловать в Оксфорд, милый.
Он замер в арке, уставившись на первый внутренний двор колледжа — невысокая фигура человека из другой эпохи в тени серебристо-золотых башен.
— Блин, я в, мать его, Хогварце.
— Нет, для Хогварца надо идти в Крайст Черч[24].