Что, разумеется, прошлось своими откликами. Тело чуть оживилось при воспоминании о прикосновениях, и я помедлил, уставившись на место, где недавно лежал.
И ни слова от Тоби. Ни даже неровного вдоха.
В сумбуре яростных метаний я расположил себя для него, вновь оперся на локти, расставил ноги, хотя, возможно, не слишком широко. Не слишком широко, чтобы казалось, что сам того хочу.
Конечно, я мог бы его остановить. Меня ничто не связывало в буквальном смысле. И даже если бы и связывало. А его эта сделка была и не сделкой вовсе, а так — одним названием.
Я ненавидел пробки. Терпеть не мог, как себя с ними чувствовал. Униженным. Лишенным контроля. Слабым в самом конкретном смысле слова. Ничего общего с членом.
Я вышколил… заставил… вынудил себя демонстрировать своеобразную беззаботность в сессиях с незнакомыми людьми. Им я не давал вот этого — этой ранимости, страха, этого голого стыда.
Но Тоби дал, потому что он хотел.
Весь процесс мог произойти тысячью разных способов, каждый из которых увенчался бы чуть более или чуть менее полным уничтожением меня. Тоби мог бы заставить меня умолять или держать себя в раскрытом положении для него. Но вместо этого он подошел сзади и проложил дорожку поцелуев вниз по позвоночнику — мягкие прикосновения, которые заставили меня трепетать и вновь очутиться почти на грани слез.
Из-за того, что он сейчас сделает.
Из-за того, что я теперь с его подачи сам хотел сделать для него.
Вставилась подготовленная пробка достаточно легко, да и я знал собственное тело слишком хорошо, чтобы позволить ему сопротивляться или препятствовать.
Я не смог полностью сдержать тревожного аха, и Тоби ответил хриплым стоном, который шел из самой глубины горла. А затем помог мне встать на ноги, развернул к себе и уставился, опьяненный желанием и от этого уже не такой изысканный.
— Все хорошо? — спросил он, неожиданно серьезным голосом.
Не скажу, что пробка причиняла неудобство. Она просто сидела внутри твердо и непреклонно. Это постоянное напоминание о Тоби, обо мне самом и том, что мы делали вместе и кем были друг другу. Слишком волнующая мысль, черт его дери.
Я ответил сердитым взглядом сверху вниз.
— Какое там хорошо. Меня использовали… принудили… унизили….
— Не, ну ты явно пытаешься сделать, чтоб у меня опять встало.
Пытаюсь? Я проводил глазами суматошный румянец, разливающийся по его шее и уходящий вниз под воротник-стойку сорочки.
— О да, один я страдать не собираюсь.
— Наверное… — Он поперхнулся на вдохе — …мне бы надо было лучше все продумать.
Я окинул его надменным взглядом. Ну, настолько надменным, насколько получится у человека со вставленным в задницу посторонним предметом.
— Смиритесь, юноша.
Тоби только заулыбался и невзначай так провел пальцами по своему нагрудному карману.
В котором он, вероятно, спрятал пульт управления, потому что треклятая пробка начала вибрировать. Там, внутри, все еще было очень чувствительным, поэтому ощущения пошли на грани боли… но боже мой… правильной грани, швырнув меня в пронзительное, покалывающее состояние, когда четко чувствуешь каждый сантиметр собственного тела. От него прямо танцевала кожа. Я откинул голову назад и простонал, полностью отдаваясь ощущениям, и приказам, и капризам Тоби.
— Черт. — Я почувствовал на себе его взгляд. — Ни фига не помогло. Ты же за ужином такие финты проделывать не собираешься, да? А то это уж как-то отдает «Когда Гарри встретил Салли».
— Нет, — улыбнулся я ему. — Сейчас было только для тебя.
— Зараза. — Он вжал ладонь себе между ног. — Ёпт, ты просто ходячий секс.
Мне было тридцать семь лет, и я стоял, одетый в одну анальную пробку. И тем не менее, Тоби в облике кинозвезды сороковых выглядел так, будто вот-вот самовоспламенится от чистого желания. Да, возможно, всему виной здесь постпубертатные гормоны, но как же хорошо. Просто до абсурдного хорошо.
Мы уже опаздывали — естественно — так что мне пришлось одеваться в некоторой спешке, что как всегда вылилось в несколько напряженных минут перед зеркалом: мой галстук-бабочка становился все хуже, и хуже, и хуже, а я тщетно пытался хоть как-то его поправить. А потом — по крайней мере, повязать не совсем ужасно.
— Лори, ну что ты делаешь? — спросил Тоби преисполненным жалости голосом.
Я отвернулся от зеркала с висящими на плечах двумя полосками помятого шелка.
— А что я, по-твоему, делаю? Вашу ж мать…
— Понятия не имею, честно. Отсюда напоминает какую-то жесть.
— Вот как? — не выдержал я. — А твой галстук, надо полагать, на резинке?
— Еще чего. Просто некоторые из нас умеют выглядеть изысканно и знают, как это делать мастерски. — Он поманил меня пальцем. — Иди сюда.
Стоять на коленях между ног Тоби, пока изысканный девятнадцатилетний мальчишка мастерски повязывал мне бабочку, оказалось во много раз хуже пробки.
Только совершенно не постыдно.
Интимно. Пальцы Тоби у меня на горле, его дыхание — на щеке, словно первая секунда поцелуя.
Что совершенно не остановило этого монстра от включения вибратора, когда я шагнул в коридор, заставив резко вздохнуть и схватиться за стену.
Вечер обещал быть интересным.
Комнаты Джаспера находились у соседней лестницы. Мы должны были быть у него еще двадцать минут назад, поэтому я постучал и тут же открыл дверь, не сильно задумываясь о том, что могло происходить внутри.
— Эм, — сказал я, — здравствуй, Джаспер.
Тоби зашел вслед за мной и встал как вкопанный.
— Фигак, — комично округлил он глаза, — и ты мне заливал про парадный дресс-код?
Глава 8. Тоби
Так вот, подсознательно я, похоже, ожидаю увидеть кого-то вроде Лори. Или мужика такого учительского вида. Или, может, стариковского вида. Академики — они ведь старые все, да?
Кого я точно не ожидаю, так это развалившегося в кресле парня в одних серых шелковых семейниках, который пьет что-то очень похожее на бренди прямо из горла хрустального графина — или как они правильно называются? — каких полно в исторических сериалах.
А Лори такой: «Здравствуй, Джаспер», как будто это нормально.
Оксфорд, чуваки. Дурдом на выезде.
Мужик тем временем просто смотрит на нас несколько секунд, ни капли не смущаясь, что расселся тут почти голый.
— О, Лори. И сопровождающее лицо. Не знал, что педерастия входит в число твоих пороков.
Лори сейчас перешел на свой фирменный суровый режим.
— Мои пороки хорошо задокументированы и тебя не касаются. Это мой… Это Тоби.
«Мой Тоби»? Сойдет.
Джаспер протягивает мне бледную изящную руку, пальцы которой безвольно свисают вниз, словно я должен к ней приложиться. Размечтался. Я ее, конечно, игнорирую.
— Э, привет.
— Безмерно рад, Тобиас.
Смотрю на него исподлобья. Есть такой особый подвид мудаков, кому нравится звать тебя не тем именем, под которым ты был им представлен.
— Тоби, не Тобиас. И раз уж на то пошло, не Тобиас, а Тобермори.
Ненавижу свое имя. Просто словами не описать, насколько ненавижу. Но прямо сейчас я охрененно рад, что мама у меня чокнутая, и скажи он: «А, как город» или, там, «А, как виски», можно будет надменно так возразить, что «Вообще-то нет».
Он снова меня рассматривает, и тут я как раз замечаю, что кроме трусов на нем надеты еще и очки. Даже не знаю, лучше это или хуже. А в итоге он выдает: «То у одной, то у другой кошки обнаруживал я выдающийся интеллект, впрочем, как бывает и с человеческими особями. Когда же я познакомился с Тобермори, то сразу понял, что имею дело с суперкотом, существом экстраординарного интеллекта»[26].
И у меня как-то сдувается весь мой запал, потому что он, оказывается, понимает. Понимает небольшую часть меня. Какой-то товарищ, которому я, наверное, и банку консервов открыть не доверю. Но тут он мне улыбается, словно и правда безмерно рад, от чего я непонятно почему, но снова чувствую себя как огурец.