Не знаю, что это за марка, но шампунь первосортный. Сухой, но сладкий и мягкий, как масло, а уж пузырьков в нем столько, что я прямо весь ими армированный. Они лопаются на языке рядом с пирсингом, и мне до жути хочется поцеловать Лори прямо сейчас, пока наши рты наполнены светом.
Вместо этого я пользуюсь шансом включить ему вибратор, и он опирается спиной на каменную стену, сильнее сжимая пальцами ножку бокала.
Господи, как же хочется секса.
Лори словно бы невзначай обхватывает меня рукой поперек груди и притягивает ближе к себе. Мне так хорошо — мы, можно сказать, угнездились в оконном проеме — я спереди, а Лори крепко прижимает к себе сзади. К своему твердому члену и бухающему сердцу.
Он опускает голову, словно целуя меня в щеку, но на самом деле шепчет: «Твою мать, не начинай» — мне в ухо срывающимся голосом.
Я ерзаю. Садист потому что. А рука Лори превращается в тиски.
Глаза Джаспера поспешно съезжают в сторону, словно он догадывается, что у нас творится. Опс. Пожалуй, и правда хватит.
И как раз вовремя, как выяснилось, потому что нас кто-то окликает с американским акцентом, который слишком легко прорезает всю комнату вежливо перешептывающихся британцев. И к нам подлетает мужчина, одетый как Джаспер, только неряшливо и небрежно — все наслоено кое-как, а бабочка перекошена.
Лицо Джаспера застывает в жутко глумливой гримасе, но в глазах у него при этом жар и отчаяние.
— Шерри. — А вот у Лори в голосе неподдельная радость. — Как хорошо, что мы встретились.
— Привееет! — обнимает нас американец. Нас обоих, поскольку Лори пока еще совсем не в том состоянии, чтобы отпустить меня. Но этого товарища оно не отпугивает. Он просто охватывает нас с Лори своими огромными ручищами гориллы и сжимает, а я оказываюсь зажат посередине, как Мишутка из «Трех медведей».
— Э… — говорит Лори, когда мы все опять можем вдохнуть, — это Тоби. Тоби, это Шеридан Хантер Фицрой третий.
— Смейся-смейся, разрешаю. И зови меня Шерри, ладно? — Он смотрит так, как будто чего-то ждет.
— А, ага.
— Значит, ты у нас новый парень, да? Наконец-то я с тобой познакомлюсь, уже не терпится!
— Правда?
— Еще бы! Так, Тоби, давай рассказывай о себе, хочу знать все!
Его речь будто перемежается сплошными восклицательными знаками, а сам Шерри… это такой самый золотистый человек из всех, что я видел. Да, как один из классически привлекательных мужчин с ну очень квадратной челюстью, он, по мне, офигенно сексуален, но плюс к этому еще и… вот знаете то блестящее прозрачное покрытие, которое наносят на крашеные ногти, чтобы лак лучше держался? На Шерри тоже такое нанесли, только по всему телу. И есть еще в нем эта пугающая щедрость — он словно и правда верит, что ты — лучший в мире, и он просто не помнит себя от радости, находясь в твоей компании. Да только сам ты при этом чувствуешь, будто разочаруешь его в любую минуту, потому что никакой не лучший. А просто ты.
И для меня как раз в этом-то сейчас вся и загвоздка.
— А… Эм… — Я реально вообще, блин, понятия не имею, что сказать или как быть достаточно для него интересным. — Я просто…
— Он сын Золы, — вставляет вдруг откуда ни возьмись Джаспер.
Бесит, что он знает, хоть я и сам виноват, но в то же время чувствую какое-то даже облегчение, что меня спасли.
Шерри округляет глаза, и они настолько голубые, что прямо ослепляют.
— Серьезно? Ничего себе! Я ее просто обожаю. Мне повезло увидеть «Белые чернила» в Токио. Поразительная картина.
Я пожимаю плечами — это всегда самый лучший ответ. Но сейчас у меня есть еще и Лори, на которого можно опереться, и который тебя обнимет.
— Что я упустил? — спрашивает он.
Так и хочется ответить ему: «Ничего», но тут президент стучит вилкой по бокалу, и я внутренне готовлюсь выслушивать речь, но нет — оказывается, нас всех просто зовут к столу.
Джаспер хватает и осушает еще один фужер шампанского. И потом мы проходим через небольшую дверь и оказываемся — ей-богу не вру — на крыше. Обалдеть вообще. Там проложена деревянная дорожка, огороженная металлической сеткой, и мы очень осторожно идем по ней гуськом, как стая пингвинов. А вокруг нас светятся бледным призрачным светом башни и стены. Просто волшебство какое-то, и я так рад, что выпил всего один бокал.
Шерри прошел вперед, так что мы идем по обе стороны Джаспера, который, по правде говоря, довольно ровно стоит на ногах, но так кажется безопаснее. Он уткнулся взглядом в спину Шерри, словно пытается прожечь ее насквозь.
— Как ты можешь одновременно и любить его, и ему же завидовать? — Вообще-то я не собирался произносить это вслух, но что случилось, то случилось.
И Джаспер даже отвечает:
— Потому что иначе… я бы лишился всякого чувства собственного достоинства.
Полная бессмыслица, по-моему.
Мы спускаемся по узкой винтовой лестнице и сквозь крошечную дверь попадаем в Хогварц. Эта комната пусть не огромная, но она нехило так отделана дубовыми панелями, через потолок проходят контрфорсные арки, а все окна в витражах, словно мы в церкви. На столах расставлены лампы и свечи. Никакого другого освещения нет, поэтому еще бы чуть-чуть, и было бы мрачно, но так свет подрагивает, отражается от серебряных тарелок и приборов и превращает мрачное в магическое.
Мы вошли с дальнего конца возвышения в полу, и пока проходим дальше, остальные в комнате встают. От этого всего становится по правде страшно, и я прямо уверен, что сейчас упаду или сделаю еще что-нибудь не то, но нет, ничего такого, все нормально. Как только каждый нашел свое место — я, слава богу, надежно втиснут между Джаспером и Лори — президент стучит молотком по столу и выдает что-то на латыни.
Потом зал наполняет скрип кресел, и мы садимся.
У моего лица, наверное, странное выражение, потому что Джаспер успокаивающе похлопывает меня по руке:
— В следующий раз приезжай в воскресенье, тогда с галерки поют псалмы.
Не уверен, что хочу послушать псалмы с галерки — не исключено, что тогда мой мозг просто взорвется от объемов ненормальности — но так здорово, что Джаспер это произносит как само собой разумеющееся. Что я приеду еще.
Шерри сидит напротив нас рядом с каким-то мужчиной с темными глазами и сосредоточенным выражением лица, который представился настолько тихим голосом, что я его вообще не расслышал, и парнем помладше в реально дешевой мантии, который, судя по виду, в пипец каком ужасе от того, что пришел. Наверное, тихий — это какой-то библиотекарь, а перепуганный — кто-то вроде аспиранта.
Джаспер наливает нам воду. Передо мной стоят минимум три фужера, и я насчитываю четыре вилки, так что ужин обещает быть суперским. Даже хлеб выглядит очень аппетитно, и к нему полагается блюдце с кусочками масла в форме розочек.
Как я обожаю всю эту фигню.
— Спасибо, что взял меня, — шепчу я, нагнувшись к Лори. Он награждает меня, как выразился Джаспер, полным сентиментальщины взглядом и шепчет в ответ:
— Спасибо, что поехал.
Я замечаю неброскую карточку, спрятанную под канделябром, на которой, наверное, должно быть написано меню. Она отделана золотым по краям и увенчана гербом колледжа, как и вычурное приглашение Джаспера.
Пихаю локтем Лори:
— Слушай, ты только глянь. «Крем-суп из печеной тыквы с подрумяненными на огне тыквенными семечками и сметаной».
— И что?
— Что значит «что»? Разве у тебя не текут слюнки от одного названия?
Он оглядывает сидящих рядом с нами людей.
— Вообще-то я его кормлю, не подумайте.
— Эх ты, в предвкушении кроется часть наслаждения.
— В предвкушении еды?
— В предвкушении любых чувственных удовольствий, — вставляет, чуть ли не мурлыкая, Джаспер.
Напротив нас Шерри кашляет от попавшей не в то горло воды, и я мысленно показываю Джасперу оттопыренные большие пальцы, потому что это доказывает, что его мужика все же можно пронять.
Джаспер выцепляет меню у меня из пальцев и зачитывает его голосом, который я иначе, чем сексуальный, назвать не могу. Обещания опаленного корнуоллского сибаса, запеченного филе оленины и яблочного тарта с крошкой накрывают меня с головой, заставляя жаждать и подрагивать от нетерпения.