Мне даже аплодируют за храбрость — круто.
Вот только Лори не выглядит довольным. Его глаза настолько холодные, и в них ходят такие тучи, что он уже кажется не моим Лори, а тем человеком, которого я впервые увидел в клубе — отстраненным, диким и на порядок выше моего уровня.
Может, не стоило нюхать? Он же доктор и, наверное, имеет свое непререкаемое мнение насчет веществ, вызывающих привыкание. Но не превратит же меня одна понюшка в табакомана.
В конце концов нам разрешают закончить распитие и снова идти общаться с остальными. Харрис вручает мне одну из своих визиток, которые он держит в такой серебряной коробочке, и просит позвонить ему, если вдруг окажусь в Чикаго или захочу дать юриспруденции второй шанс. Он говорит, что из меня вышел был хороший юрист, что, конечно, приятно, но ни в жизнь.
И тут Лори хватает меня за плечо и разворачивает лицом к себе.
— Ты что, совсем…
— Пойдем выйдем. Мне надо с тобой поговорить.
Он даже не оставляет мне никакого выбора, просто тащит за собой к выходу и в тишину крытой аркады.
Мне слышно его дыхание, такое же тяжелое, как и во время секса.
— Какого черта, Тоби? Нет, какого черта, а?
Кажется… я его почти боюсь. Ощущение охрененно странное, скажу я вам. И к никотину у него какая-то нездоровая ненависть.
— Ты о табаке?
— Обо всем.
— Я только чуть-чуть понюхал.
— Да хер с ним, с табаком, я о… о…
— О чем? — удивленно моргаю я.
— У тебя что, какой-то… гейский комплекс Электры? Фетиш на мужчин постарше? Нереализованные чувства из-за отца? Что?
У меня отвисает челюсть. Не могу понять, злость это или обида. Ну, чувствую и то, и то, но не знаю, чего из них больше.
— Господи, Лори, ты что себе позволяешь?
— А ты что себе позволяешь, когда вертишь хвостом перед половиной моего долбаного колледжа?
— Я не…
Не дав закончить, он толкает меня к стене, вжимает в нее всем телом и запечатывает мой рот своим. Ёпт, сильный какой. И пышет яростью, как жаром, а сам поцелуй довольно злой и суматошный, со вкусом сладких и серьезных вещей.
И вот как это расшифровывать?
Хотя. Погодите. Нет. Мать моя женщина.
Я не могу по-нормальному от него оторваться — по крайней мере, не уверен, что хочется — но поворачиваю голову, чтобы ему было сложнее целовать.
— Лори, ты что, ревнуешь?
Снова сгущается тишина, а он уже чуть менее сильно прижимает мое тело к стене.
— Твою мать. — Всего пара слов, но в них столько поражения.
— Ничего страшного.— Поднимаю ногу и закидываю ее ему на бедро, прижимая ближе. Надеюсь, он поймет и снова вернется к жесткому совращению меня. — В смысле, я не пытался заставить тебя ревновать, и вообще, нашел о чем переживать. Я же весь твой. Но это дико заводит.
— Дурацкая подростковая истерика не должна заводить, Тоби. Боже, да что со мной такое?
— Я тебе нравлюсь — вот что с тобой такое. И ты не хочешь даже в мыслях меня представлять с кем-то другим.
Его пальцы двигаются очень нежно, когда он убирает ими челку мне со лба.
— Ты был обворожителен. Неудивительно, что они все тебя хотят.
Может, в этом есть что-то нездоровое, но я сейчас так охеренно горд, что сердце крутится где-то вокруг вершины одного из шпилей. Наверное, в безумии ревности и плохо представляя, что с этим делать, Лори преувеличивает. И я, естественно, ничуть не пытаюсь его расстроить, но мне нравится, насколько он меня хочет. Насколько не в силах сейчас этого отрицать.
— Ну, им меня не получить. Потому что я твой.
Он кивает.
— Скажи, — подталкиваю я его бедрами.
Медлит. Дольше, чем когда-либо. Дольше даже, чем когда я выцеплял что-то, чего Лори не хотелось хотеть, и заставлял о нем умолять.
Я от этого нервничаю, хотя с другими его паузами такого никогда не было. Наверное, потому что сейчас все не игрушки.
— Потому что… — В темноте сложно прочесть чьи-то чувства по лицу, мне виден только блеск глаз. — Потому что… — Во второй раз слова звучат сипло, словно он на грани слез. — Потому что… ты мой.
— Твой. Только твой. — Закидываю руки ему за шею и чуть не падаю, потому что для опоры остается только одна нога, но Лори меня крепко держит между ним и пятисотлетней каменной стеной.
Его щека трется об мою, чувствую кожей первые намеки на щетину. Несмотря на пену из кальвадоса и сотни лет цивилизации, Лори до сих пор дик и неприручен.
— Боже мой, Тоби, прости меня, пожал…
— Даже не вздумай извиняться. Мне так понравилось.
— Понравилось, значит? — В его голосе появляются новые нотки — игривость и намек на угрозу, от которого меня прошибает возбуждение. Отвечаю ему широкой улыбкой.
— Ага. Я же грязная вертихвостка, забыл?
Он хватает мои запястья и вытягивает их у меня над головой, бережно держа ладонями, чтоб я не поцарапался о камень. Не скажу, что фанат наручников и прочих цепей-веревок на своей персоне, но с Лори это почему-то все равно воспринимается как что-то, что он мне дает — всю свою мощь в обмен на все, что мне пожелается с ней сделать.
Награждаю его взглядом грязной, надеюсь, вертихвостки.
— Так я ставлю сильных мужчин на колени.
Он глубоко и беспомощно стонет, и этот звук нашего внезапно слишком интимного момента эхом отражается от стен галереи. А потом Лори утягивает меня от двери подальше в тень, и мы снова целуемся, неуклюже шаря руками в темноте, и весь мир сводится к одним прикосновениям, звукам и секретам.
Лори двигается грубо — по-хорошему грубо — как будто не способен себя до конца контролировать. Он опять прижимает меня к стене всем телом, но я держу руки свободными, чтобы можно было запустить их ему в волосы, огладить натянутые мышцы спины, впиться пальцами в задницу. Нащупать пульт у себя в нагрудном кармане и нажать кнопку, заставить Лори дрожать и извиваться, уткнувшись лицом в мое плечо, чтобы приглушить крики. После чего он становится еще бешенее и разворачивает меня лицом к стене, нагибая над бортиком аркады.
Я упираюсь руками в холодный камень. Лори нависает сверху, проходясь зубами мне по шее у затылка, и из самой глубины горла у меня вырывается сдавленный стон.
Смотримся мы, наверное, охеренно. Сцена разврата в арочном проеме залитой лунным светом галереи.
Я это обожаю: представлять нас вместе, пока мы в процессе. Все, чем мы отличаемся и все, в чем мы одинаковые, все способы, которыми наши тела подходят друг другу и способы, какими я могу заставить его уступить.
Пальцы Лори забираются мне под пояс. Пуговица на брюках смокинга со звяканьем отрывается и куда-то укатывается — цок-цок-цок — после чего один безжалостный рывок, и вот я уже стою с голой жопой в высшем учебном заведении с мировым именем.
По правде, это вроде как пьянит — я далеко подвинулся со времен парня, которому казалось, что трахаться головой к изножью кровати это прямо из ряда вон — но в то же время и вроде как нервирует.
Вот только мы стоим прямо позади всего, на улице темно, и уж наверное Лори бы не стал так делать, если б был какой-то риск.
Так что я просто кручу перед ним задницей и выгибаюсь, и мне так нравится, насколько сильным себя чувствую, превращаясь в грязную вертихвостку, которой я ему казался.
Лори снова стонет, а потом слышу, как он сплевывает в ладонь, и этот звук здесь такой инородный, настолько развратный и возбуждающий. И пугающий, потому что Лори, эм, приличных размеров, а моя задница просто монстр по расходу смазки. И точно знаю, что я содомит не такого высокого уровня, чтобы он тут прошел на честном слове и на одной слюне. Его ладонь ложится мне между лопаток, не давая подняться, и он проводит смазанным членом между моих ягодиц, что — учитывая, сколько раз тот член там побывал — не должно так шокировать, но тем не менее. Возможно, задница у меня в этот момент несколько ранима, и я сдерживаю слабый всхлип, зная, как у Лори сейчас стоит, как он меня хочет, и сам изнываю от этой спешки и такого выставления себя на всеобщее обозрение, от странной грани между угрозой и желанием.