— Прости. — Грейс отложила ноутбук и свернулась на диване. — Я думала, что-нибудь получится.
— В любом случае, не представляю, что бы я сказал.
Она пожала плечами.
— Как насчет: «У тебя все нормально?» Вдруг что-то случилось.
Сто семьдесят… нет. Нет. Я мысленно закрыл тему статистики.
— Или он просто решил больше не приходить. Я же на самом деле ничего не сделал, чтобы его удержать, кроме как по-тихому влюбился, параллельно убеждая всех, и его самого в том числе, что это не любовь и любовью не будет.
— Ты… э… ты влюбился?
Я уронил голову в ладони. До нелепого мелодраматичный жест, но очень подходящий к до нелепого мелодраматичному утверждению:
— Не знаю. Я уже ничего не знаю. Возможно. Наверное. Я забыл, что чувствуешь, когда любишь, так как мне распознать, любовь ли это?
Она покачала головой — раздраженно и сочувственно, как может только старый друг.
— Ты слишком много думаешь…
— Знаю. Для меня мир больше всего понятен, когда я работаю или…
— Стоишь на коленях.
Какое-то время мы помолчали. Да, из меня сегодня вышел никудышный собеседник, но я эгоистично радовался, что был не один.
— Мне не нравится это неведение, — в конце концов пробормотал я. — Он что, проснулся утром в пятницу и просто так взял и разлюбил меня? С Робертом хотя бы было понятно.
— А вот я так толком и не разобралась, что тогда произошло. После всего, что случилось, по идее же уйти следовало тебе, а не ему.
— Я его простил, и это даже не обсуждалось. Он не смог простить себя, вот и все.
— Знаешь, я ведь живу в позорном страхе того же. — Она шумно вдохнула. — Что однажды непреднамеренно причиню партнеру боль по-настоящему.
— Всего-то пара трещин. Они зажили. — Я обнаружил, что держу запястье в защитном замке из пальцев. Мне не хватало прикосновений Тоби. — Я бы доверился ему вновь, если б он хоть раз позволил.
— Лори, но он же тебя уронил и довел до сабдропа[30].
— И что? Его кошмарная тетка однажды заявила, что мои чувства противоестественны, прямо посреди большого семейного ужина. Он и тогда, можно сказать, спровоцировал сабдроп, отшутившись.
— Но это ведь все равно не одно и то же, — нахмурилась Грейс.
— Разве? Здесь просто вопрос любви и доверия. А боль и секс с извращениями — уже дело десятое. — Я набрал в грудь воздуха и позволил правде просочиться наружу: — Господи, мне его так не хватает.
— Роберта?
— Тоби. Да какого хрена, у меня были отношения всего-то с двумя людьми, неужели так сложно уследить, кто есть кто?
— Прости, — но сказала она это со смехом.
И вслед за ней рассмеялся и я, хоть и не без боли — с бессильным, режущим весельем, которому пришлось пробиваться сквозь слезы.
Грейс просидела со мной почти до полуночи, а затем ушла, и я вновь остался один. Без Роберта, что не имело значения, и без Тоби, что значило много.
На следующий день я был рад работе, поскольку та занимала все мысли, но отсутствие Тоби оказалось на удивление сложно выкинуть из головы, и ушло на это куда больше сил, чем я ожидал. Возможно, мне требовался выходной — себяжалельный выходной. Это ж надо было до такого докатиться. Но я не помнил, когда в последний раз брал отпуск, и чувствовал усталость, печаль и ничем не заслуженную злость на Тоби за то, что он со мной сделал. Я сказал себе, что уже смирился со своими компромиссами, но он же пообещал мне все, разбрасывался любовью, словно «Скиттлс», и я ему поверил. А потом он меня довел до сабдропа, прямо как Роберт. И, как и Роберт, сбежал.
С моей стороны было нечестно проводить сравнения, нечестно чувствовать такую боль и пустоту, но все равно. Все равно.
Я не мог не представлять в мыслях сирену, шипение дверей и топот шагов, и тело — слишком знакомое тело — стремительно проезжающее мимо меня на каталке в сторону операционной. Смешно, конечно. Вряд ли произошло что-то настолько драматичное, а даже если и так, где гарантия, что оно случится в моей больнице и в мою смену?
Я просто никогда не узнаю, куда уведет Тоби жизнь. Уже увела.
Я чувствовал себя настолько несчастно, что начал волноваться за качество собственной работы, чего допускать было никак нельзя, так что пришлось взять двухнедельный отпуск. Один из моих коллег даже сказал: «Тебе не помешает». Не знаю, чем бы я занял время. Уехать куда-то? Без Тоби казалось, что поездка принесет только боль и никакой пользы. Но нужно было что-то сделать.
Как-то это пережить.
Но ведь после Роберта мне пришлось еще хуже, да? Самое странное, что ту боль я совершенно не помнил.
Вечером в пятницу — спустя двенадцать дней с последней встречи с Тоби — не то чтобы я… да что там, считал, еще как считал — я вернулся домой и обнаружил его, сидящего у меня на пороге в черном костюме. И всю злость, весь страх, всю тоску тут же смыло в один миг, оставив мне идеальный холод. Безопасное равнодушие.
Я молча окинул его взглядом.
— Здравствуй.
— Привет. — Он не поднял голову.
— Не думал, что когда-нибудь еще раз тебя увижу. — Я даже почувствовал удовольствие, мрачное удовольствие от собственного спокойного тона.
— Почему? От того, что я раз в жизни не пришел? Не слишком ли болезненно реагируешь?
— А что я, по-твоему, должен подумать?
Повисла долгая пауза. Странный момент. Он же сидел прямо здесь, у меня на пороге, а выглядел таким далеким, угрюмым и молодым, мало напоминающим человека, способного причинить столько боли. Может, я слегка повредился рассудком, так вкладываясь в то, что, как мне казалось, между нами было. Отношения? С подростком?
— Мой дед умер, — сказал он.
Вашу ж мать. И самое ужасное, что моей первой, инстинктивной реакцией стала мимолетная вспышка обиды, словно Тоби каким-то образом все подстроил, чтобы заставить меня среагировать на его отсутствие, а затем лишить мои ответные чувства — мою тревогу, досаду, ощущение предательства — права на существование. Словно он намеренно сделал все, чтобы выставить меня в идиотском свете. Что совсем не так, конечно же не так. Просто его боль не оставила места для моей, и он даже не подумал, что надо дать мне знать.
— Похороны прошли сегодня, — продолжал он. — Дед не успел на подснежники. Он ведь должен был посмотреть на них со мной. Мы всегда ходим. Каждый год.
— Мне очень жаль. — Я постарался отложить сейчас в сторону все, кроме заботы о нем. — Зайдешь?
— Не знаю, — пожал он плечами. — Мне так хотелось тебя увидеть. Весь день об этом думал, а теперь странно как-то.
— Я тоже по тебе скучал. — Эти слова казались менее опасными. Пусть и совершенно не подходили для описания того раздрая, в котором он меня оставил, но и неправдой их тоже не назовешь. Я нагнулся и неловко пожал его плечо, но он отшатнулся. — Тоби?
— Я по тебе не скучал. Мне хотелось, чтобы ты был рядом. — Он наконец-то поднял на меня глаза, вокруг которых залегли, словно синяки, темные тени. На чересчур бледном лице повыскакивали прыщи, расцветив челюсть, лоб и скулы красно-белыми звездочками. — Разве не понимаешь, Лори? Я хотел, чтобы ты был рядом, но вместо этого опять сижу у тебя на пороге и жду, когда меня впустят в тот уголок твоей жизни, где мне разрешено находиться.
Здравый смысл подсказывал, что в нем сейчас говорила скорбь, но откровенная несправедливость этих слов грохнула кувалдой по всем моим благим намерениям.
— Да какого хрена, — сорвался я, — я бы пришел, если б ты потрудился сообщить или спросить. — И тут же спохватился и зажал себе рот ладонью. Ведь собирался же сказать совсем другое.
— А, ну да, конечно. — Тоби обхватил руками колени, сжавшись в невообразимый комок. — И как же, ёпт, я должен был сообщить? Подставиться под пулю в надежде, что именно ты прилетишь на вертолете?
У меня просто кровь застыла в жилах. Мой самый худший кошмар, вот так брошеный в лицо скорбящим ребенком: приехать на место страшных разрушений и обнаружить не проблему, которую нужно решить, а тело любимого человека.