— Ох, милый ты мой.
Он потер глаза ребром ладони.
— Лучше б я смог заплакать. Так ведь обычно происходит, да? И тогда мне станет получше.
— Горе у всех проявляется по-своему, здесь нет каких-то нормативов.
— Это да… — Он бросил взгляд на протянувшиеся по гостиной веревки. — …это я уже усвоил, кажется.
— Помогает?
Он вздохнул.
— Да не очень. В основном, просто пипец как бесит.
— А что не так?
— Ну, руки мне нужны, чтобы вязать узлы, но в то же время надо иметь еще что-то, на чем их завязывать, типа рук.
— Ах да, это часто встречающееся проявление печально известного вопроса курицы и яйца. — Я не знал, что еще ему дать, как еще помочь, так что просто подставил свои запястья. — А что мы смотрим?
Он нашел мои глаза своими, грустными и высеребренными светом от экрана.
— Ты не обязан напрягаться. Со мной все будет нормально.
— Но я хочу. Можно мне остаться? Быть с тобой?
Долгий, вибрирующий выдох, словно уступал он, а не я. А потом его холодные руки взяли меня за запястья и начали — не слишком умело — связывать их вместе. Уж не знаю почему, но веревку он выбрал нейлоновую. По телу прошла слабая дрожь, когда она скользнула по коже — прохладный шелковый шепоток, полный обещаний и опасностей.
— Это «Время свинга». Нашел на айплеере.
— Ни разу его не смотрел.
— У деда он один из самых любимых фильмов. Такой, для воскресных просмотров.
Было сложно не залипать взглядом на пальцах Тоби, пытающихся обездвижить меня, но я поглядывал и на экран, где мужчина и женщина сердито что-то пели друг другу. Тоби шептал слова себе под нос, периодически перемежая их инструкциями из книжки. Сердце беспомощно болело за него, а тело — господи боже — тело вело себя как шлюха.
Я чуть сдвинулся, стараясь не привлекать внимания, но стоило бы знать, насколько глупо на такое рассчитывать. Глаза Тоби распахнулись, с лица исчезла неподвижность, что превращала его почти в незнакомца в этих жутковатых отблесках экрана.
А потом его ладонь вжалась мне между ног.
— Слушай, у тебя что, встает тут прямо перед Фредом Астером? Фу-у.
— Прости. — Я заерзал еще больше. — Не могу сдержаться. Ты же меня связываешь. Знаю, это не то, что тебе сейчас нужно.
Он широко улыбнулся.
— Это именно то, что мне сейчас нужно.
— И я наверняка испортил все твои счастливые детские воспоминания.
— Или… — Он крепко затянул узлы, подсунув под них большой палец для верности, и я застонал. — …создал новые.
Я прикрыл глаза, и все исчезло, кроме Тоби и шороха веревки по коже.
— Если ты этого хочешь.
— Я не знаю, чего хочу.
А я не знал, что ответить. Какое-то время мы сидели молча, голова Тоби склонилась над моими заарканенными руками, а Фред и Джинджер пререкались на заднем плане.
Роберт любил меня связывать. Строго, художественно, любовно, унизительно — мне кружило голову любое его настроение, странная свобода, которую дарила обездвиженность, и умиротворение от того, что тебя так безжалостно держат.
А сегодня все совсем по-другому.
Я волновался о Тоби. Горевал из-за его горя. Но в то же время чувствовал себя в каком-то смысле даже довольным. Сейчас он здесь, со мной, и я… я стану лучше сам и стану лучше обращаться с ним. Буду его поддержкой во всех сторонах жизни, в которых раньше не был. Сделаю так, чтобы со мной он чувствовал себя счастливым и окруженным заботой и вниманием.
Как и я с ним.
Он ругнулся себе под нос, когда очередной узел соскользнул и развязался.
— Кажется, руки у меня для этого не из того места растут.
— Ты же только учишься. — Я пошевелился, напрягся, и большая часть пут все равно удержалась. — Откуда такой внезапный интерес к вязанию узлов?
— Чтобы чем-то занять руки? Не знаю. Думал, может, произвести на тебя впечатление.
— Ты не обязан меня впечатлять, Тоби.
Не стоило этого говорить. Я понял уже по поползшим вниз уголкам его губ.
— Ну, знаешь, а вот вдруг мне хочется.
— Я и так уже твой. — В нем чувствовалось какое-то… беспокойство, неуверенность, и я не мог даже толком понять, откуда они взялись, не говоря уж о том, чтобы что-то с ними сделать. И попробовал с более шутливым тоном: — Тебе не нужны веревки, чтобы меня удержать.
— Но твой бывший парень…
Этого я не ожидал, да и не хотел услышать. Я не горел желанием говорить с Тоби о Роберте, и не потому что пытался что-то от него скрыть, а просто и так уже потратил слишком много времени на прошлое.
— Веревки были одним из его пристрастий, да. Но теперь я с тобой. У нас есть наши собственные пристрастия.
— Ладно. — Он прижал колени к груди, оперся на них подбородком и весь свернулся в комочек.
А я пожалел, что связан, иначе мог бы коснуться его, заверить хотя бы телом. В итоге я накинул на него петлю из сцепленных рук и притянул к себе. Он удивленно вскрикнул — практически хихикнул — и устроился поудобнее у меня под боком.
— Ты правда переживаешь из-за призраков бывших бойфрендов?
— Слушай, да я из-за всего переживаю. — Он уткнулся головой мне в плечо и громко выдохнул. — Знаю, что думать надо о деде, а в голову лезут только мысли обо мне. Черт знает что вообще.
— Я же говорил, что тут нет правил. Что бы ты ни чувствовал, это нормально.
— Даже изводиться из-за… — Он смущенно коснулся подбородка. — …того, какой я сейчас бородавчатый? Это тоже нормально, да? Не делает меня конченым недалеким эгоистом?
— Нисколько. И я тебе завтра куплю масла чайного дерева.
— Господи, я страшнее атомной войны. — Он спрятал лицо у меня в изгибе шеи.
— Кожные воспаления обостряются при стрессах и эмоциональных потрясениях.
— Спасибо, утешил, мистер Доктор.
— Тогда как насчет такого? — Я потерся щекой о его скулу, неуклюже ласкаясь без рук, которыми можно было бы коснуться или ухватиться. — Ты красивый.
Он извернулся и взглянул на меня широко раскрытыми, чуть влажными от слез глазами.
— Я так боюсь, Лори. Боюсь остаться один и… и вообще всей своей жизни боюсь. — Он со свистом втянул воздух, и слова так и хлынули целым потоком: — А потом начинаю реально злиться на деда за то, что меня оставил. А потом чувствую себя полным уродом. А потом нервничаю из-за чего-то, совершенно не относящегося к делу, типа прыщей или незавязывающегося двойного скользящего узла. Или того, что мне не затмить какого-то мужика, с которым ты был лет десять назад.
— И все это можно понять, — успокаивающе сказал я. — Кроме идиотизма про Роберта.
Я поцеловал его в щеку. На экране бежали титры, купая нас в мерцающем свете.
— Но… — как всегда настойчивый, Тоби вывернулся из-под моих рук и отсел. — …вы же прожили вместе целую вечность, а когда расстались, ты не хотел быть больше ни с кем, и…
— Я хочу быть с тобой.
Секунду помедлив, он кивнул:
— Ладно. — Я надеялся, что на этом все и закончится, но Тоби продолжил: — Просто сейчас кажется, будто вся жизнь похерилась. И не хочу похерить еще и это.
Мое желание его успокоить боролось с боязнью говорить о «навсегда». Мы с Робертом много чего друг другу пообещали. Возможно, слишком много.
— Давай не будем прыгать с мостов, пока мы до них не добрались.
Тоби сморгнул влагу с ресниц.
— Скажи хотя бы, почему ты порвал с ним, чтобы я знал, чего делать не надо.
Боже, как объяснить? Как собрать всю ту боль, и потерю, и замешательство в одну поучительную притчу?
— Ну, ты мог бы попробовать не завязывать скользящий узел на единственном несущем тросе, и тогда я не упаду и не заработаю перелом запястья и трещину в тазовой кости. — Я услышал пораженный вздох Тоби, но продолжил, чтобы покончить с этим раз и навсегда. — И ты мог бы попробовать не дать своему чувству вины за случившееся поглотить тебя настолько, что ты перестанешь заниматься со мной сексом.
Да, эти слова не назовешь справедливыми по отношению к Роберту. Тогда все было непросто, и пострадали мы оба, пусть по-разному. Я превратился в постоянное напоминание о той единственной ошибке — неудивительно, что он не смог вынести моей близости.