Дал пошептаться, пошуметь, вновь заговорил:
— И встретил меня брат, и пировали мы, держали ряд. Брат звал меня на Степь. Вот, соколы, на Степь! И отказался я. Юлил, кривил душой, обиды вспоминал, и, мол, из-за тех обид не пойду… А что мне ему сказать? Что я и так уже в походе? Что моя Степь — мой град?! И еще, что более того, что я возьму в Степи, мне мои же холопы должны? Вот и кривил я душой, соколы. А после возвращался и думал: князь я или не князь? Князь, соколы, князь, пока жив, я князь. И дружина, я думал, при мне: Туча, Горяй… и Хворостень, поди, уже пришел. Да, Хворостень, знал я, что ты не усидишь!
— Откуда, князь?
— Потом скажу. Ночь впереди!
Слушают они.
— Вот так-то, соколы! Князь я, сила у меня, и правда у меня. А посему я в граде господин, а не Любим! Смеялся, пес! Смеялся, да? Горяй!
— Да, князь!
— А теперь я смеюсь! Завтра сыновья мои придут — и не одни! А в среду — ряд. И пальцем я не шевельну, а он приползет, пес, и все, что мне… всем нам — и мне, и вам, мужи мои, — положено, в зубах принесет и подаст. Как, спросите? А так! — Ух! Дух перевел и снова, тихо, медленно: — Еще в тот, в прошлый год я призывал их и говорил: «Отдайте то, что мне положено по ряду, вон сколько уже лет не плачено». И что они? Ответили: «Не можем, князь, как мыши мы!» Я стерпел. И то, град-то мой. И все, что у рабов моих, — как бы мое. А тут долгов не отдают и самого ссадить задумали! Выходит, мне в одной шубе уходить, вот в этой, что на мне? Так я бы и ушел, мне не привыкать, сколько мне уже того житья осталось… А Сыновья мои? А вы? А правда где? А где добро мое? Не знаете? Все знаете! Вот ты скажи!.. Йу, ты тогда! Не слышу я!
И в полной тишине произнес Копыто:
— А… в амбарах. Тех, что… — И осенил себя крестом. Вот пес!
Засмеялся князь, повторил:
— В амбарах! Все слыхали?! И если ты, Горяй, и впрямь хочешь Любима задавить, вот где его смерть — в амбарах, а не в сече! Туда иди и там дави! — И показал, как давить.
Шум, крики, смех! Понятно, что им надо, псам! Ох-х, Господи, прости мя, Господи, ведь знаешь ты — не ради злата я, не ради зла. И… Говорил ты им, мужам своим, они кричали: «Любо!», а коли так, не бывать тому, как он, Любим, замыслил, будет как ты, князь, повелел! Идти надо, мечей не обнажая, Туче — на свой конец, на Заполотье, Горяю — на Окольный Град, и выставить дозоры при церквах. Божились ведь: «Как мыши мы!» Ну, смотрите, соколы, чтоб из церквей и мышь не убежала! Чтоб все, что там упрятано, осталось нетронутым до веча, до среды. А там, под Зовуном, посчитаемся по правде. По правде и поделим. В среду. А пока… Идите, соколы, я так велел, весь грех на мне; идите!
И пошли. Шли тяжело, как сонные, но шли. А ты, Всеслав, стоял, смотрел им вслед.
Нет, князь, ты не на них смотрел, а на Митяя. Висел Митяй. А тот, кто приманил его, да прикормил, да надоумил, тот крепко спит… Может, и не спит, ходит в мягких берестяных ступанцах туда-сюда, туда-сюда по трапезной светлице. Одрейко-раб на стол накрыл — он не притронулся, все ходит, ходит, чует ведь, что господину донесли уже слова его! Да, стоит тот господин одной ногой уже в могиле, но из ума тот господин еще не выжил! И разве станет он, как пес, рвать и крушить то, что ему и сыновьям его от Буса дадено?!
Засмеялся князь, негромко и невесело. Висит Митяй. Висел бы и Любим, да время твое кончилось, Всеслав, и зачем ему висеть, Любиму? Другой придет, он будет не лучше, а хуже, так всегда бывает. А ты уйдешь — другой придет, и тоже…
Нет! Поплотнее запахнулся в шубу. Знобит, от земли тянет холодом. Вон, у костров сидят…
А Хворостень не отходил, рядом стоял. Всех отослал, все у костров, он один рядом с тобой. «Ночь впереди!» Три сам так говорил ему, сам обещал… Теперь стоит он И ждет слов твоих. Смотрит на тебя, прямо в глаза, такой он пес! Все они такие, кощуны, им, кощунам, что?! Здесь их земля, и что им ты, что им крест — и без креста им сладко, и без…
А звал ты его, князь! И обещал сказать. А сил-то уже нет! Ушли они, их унесли на Заполотье да в Окольный, дозором при церквах поставили. Прости мя, Господи! Нет сил! Игната бы позвать, довел бы он да уложил…
Нет, не лукавь! И ухмыльнулся князь, поманил его. Подошел боярин. И князь тихо сказал: