Но стеклянный взгляд растаял, и сменила его привычная мина Бумера, который тихонько хихикнул.
— Понятно. За всем этим стоят ваши сторожевые псы, Особый отдел. «Господи, лишь бы этот черный парень взялся за ум. Пожалуйста, добейтесь нам разрешения переодеться официантами, журналистами, прохожими, да просто гостями; потом мы уже проще простого сольемся с толпой». Я прав? Вот такова твоя большая просьба?
— Полагаю, они все равно будут действовать по-своему. И сделают все, что в их силах, хотя это будет гораздо труднее.
— К чему тогда столько лишних разговоров?
— Они будут гораздо счастливее, если ты не станешь поступать, как на Мартинике.
— А что я сделал на Мартинике?
— При всем моем уважении должен напомнить, что ты настаивал на ограничении мер безопасности и едва не погиб.
— Я фаталист, — провозгласил Бумер и, поскольку Аллен не ответил, добавил: — Дорогой мой Рори, вижу, придется тебе многое объяснить. Кто я такой, какая у меня философия, в чем мое чувство чести. Нужно мне тебе об этом рассказывать?
«Вот мы опять все начали сначала, — подумал Аллен. — Он еще меньше изменился, чем я ожидал». Но, подавив свои сомнения, ответил:
— Разумеется. Я весь внимание.
Бумер начал рассказ. Оказалось, что это его старые школьные взгляды, дополненные идеей торжества правды и пониманием своего народа. Он все рассказывал, то и дело прерывая речь приступами гомерического хохота; говорил о махинациях нгомбванской оппозиции, которая уже несколько раз пыталась от него избавиться, и не удалось им это только потому, что Бумер имел обыкновение делать из себя самую яркую мишень.
— Они видят, — продолжал он, — что мне на них, как мы говаривали у Дэвидсона, дерьма жалко.
— Мы так говаривали у Дэвидсона?
— Ей-богу! Ты должен это помнить. Безусловно.
— Ну значит, так и есть.
— Это было твое любимое выражение. Да, — воскликнул Бумер, заметив, что Аллен собрался возразить, — ты так говаривал. Мы остальные это переняли от тебя.
— Если не возражаешь, вернемся к делу.
Но Бумер гнул свое.
— Ты у Дэвидсона задавал тон, — сказал он и, замети на лице Аллена сердитое выражение, наклонился вперед и погладил его по колену. — Я отклоняюсь от темы. Вернемся к нашим делам?
— Да, — облегченно кивнул Аллен. — Вернемся.
— Как скажешь, — великодушно согласился Бумер. — С) чем мы говорили?
— Ты уже думал, что случилось бы, не промахнись этот парень?
— Да, думал. Чтобы напомнить тебе твоего любимого драматурга — видишь, я все помню — «гласы ужасны нам вещают пожары страшные, волнения и смуты». Нечто подобное последовало бы после моей смерти, — со вкусом протянул Бумер. — И это по меньшей мере.
— Вот именно. Теперь послушай: случай на Мартинике должен был убедить тебя в том, что опасность не грозит тебе лишь дома, в Нгомбване. В Особом отделе знают, причем достоверно, что в Лондоне есть несколько безумцев, готовых зайти как угодно далеко. Некоторые группируются вокруг дискредитировавших себя приверженцев колониализма, другие просто безумно ненавидят твой цвет кожи. Есть там и люди, которые действительно пострадали и ненависть которых обрела чудовищную силу. Ты сам об этом вспоминал. Они есть, и их немало; сейчас они организовались и готовы действовать.
— А я их не боюсь, — заявил Бумер со спокойствием, которое могло довести до белого каления. — Не боюсь, я говорю совершенно серьезно. Никогда не испытывал ни малейших следов страха.
— Я не разделяю твоих представлений о собственной неуязвимости, — фыркнул Аллен. — На твоем месте я бы изрядно перетрусил. — Ему пришло в голову, что они уж слишком отклонились от протокола. — Ладно. Положим, ты не боишься; но сам же говорил, какие тяжкие последствия постигли бы вашу страну после твоей гибели. Эти «пожары страшные, волнения и смуты» не заставят себя ждать. Тебе следует думать о своем народе и быть настороже.
— Дорогой друг, ты меня не понимаешь! Меня не убьют! Я это знаю, просто нутром чую. Мне просто не суждено умереть насильственной смертью.
Аллен раскрыл было рот, но тут же снова сжал губы.
— Это так просто, — повторил Бумер, триумфально выпячивая грудь, — понимаешь?
— Ты полагаешь, — осторожно спросил Аллен, — что пуля на Мартинике, копье где-то в нгомбванской глубинке и еще два — три давних выстрела, направленных в тебя, были обречены миновать цель?
— В этом уверен не только я, в этом убежден весь мой народ. Это одна из причин, почему меня опять единогласно выбрали главой государства.