— А вы давно здесь? — спросил наконец Всевочка.
— Порядочно.
— Боитесь за мужа?
— Вы были в огне, видели всё сами и можете представить себе лучше, есть ли основание бояться.
— Да…
Много прошло времени с тех пор, как мы с ним говорили, но и теперь в наших голосах зазвучала лёгкая пикировка. Надя, охватив колени, сидела не двигаясь. Казалось, будто она увидела выходца с того света и всё ещё не верила своим глазам. Я оправилась скорее и, взяв равнодушный тон, спросила:
— Как вы думаете, скоро окончится война?
— Никто и ничего не может предсказать. Я думаю, что нескоро.
К нашему прошлому мы словно боялись притрагиваться. Всевочка только сказал, что перевёлся в другой полк, чтобы попасть в действующую армию; но и теперь, когда он уже выбыл из строя, ему не хочется возвращаться в Россию. Он посидел ещё с полчаса и стал раскланиваться.
— Заходите, пожалуйста!.. — сказала я.
Мягко звякнули шпоры, и знакомая фигура стушевалась в темноте. Когда мы с Надей вошли в комнату, молчать было уже трудно.
— Ведь это судьба… — с глубоким волнением в голосе произнесла Надя.
— Какая там судьба!.. А если и судьба, то не одного Холодова, а всех военных.
Я поскорее легла спать. Сердце немного тревожилось. На следующий день от Коли получилось хорошее письмо, и прочитав его, я почувствовала потребность быть ласковой со всеми окружающими. Испуганное выражение с лица Нади не сходило. Когда стемнело, Всевочка опять пришёл. Мы пили чай на выходившем в сад балконе. Было так тихо, что лампа не мигала.
— Что же вы думаете делать, когда вернётесь в Россию? — спросила я.
— Ве-ероятно, хозяйничать в деревне. Папаша постарел сильно. Только ещё неско-оро.
— Почему бы вам не уехать теперь на свой счёт? Ведь рана вам не мешает?
— Не меша-ает. Я и сам не знаю… Может, ещё вернусь в полк.
— Да вас не примут.
— Не-е знаю…
Я набралась храбрости и шутливо спросила:
— Ну, а ухаживать вы больше не собираетесь?
— Не-ет… Я теперь стал такой смирнюша… Анненский темляк получил, — неудобно, знаете… — и он тоже засмеялся.
Пробило двенадцать, а Всевочка не уходил. Я выпила ещё стакан чаю, извинилась и пошла спать. Надя осталась с ним вдвоём. И он стал бывать у нас каждый день как и три года назад, но в любви мне не объяснялся и действительно был, по его выражению «смирнюша».
А война всё тянулась. Каждый новый день приносил известия о новых тысячах людей, стёртых с лица земли. Коле везло: он не был даже ранен, хотя участвовал в двух отчаянных сражениях. Я дрожала, читая его письма. Они были коротки как телеграммы, но краткость эта казалась страшнее иной газетной корреспонденции.
Изболевшийся организм часто перестаёт реагировать на самые сильные наркотики. Так и мне казалось, что решительно ничего не может произойти на свете, вне войны, чтобы могло меня взволновать, заинтриговать или удивить.
И действительно, я не была очень поражена, когда однажды вечером Всевочка пожелал мне спокойной ночи, а потом затоптался на месте и не сразу выговорил:
— Д-да, Мария Фёдоровна, я должен ещё вам сказать ба-альшущую новость… Видите ли, мы с Надеждой Фёдоровной хотим пожениться… и в са-амом непродолжительном времени. во-о второй половине августа.
— Вы это серьёзно?
— Са-авершенно серьёзно… — и он как-то беспомощно посмотрел мне в глаза.
В левом ухе у меня зазвенело. Но волнение быстро улеглось. Я подумала: «Это возмездие. Они будут счастливы здесь, возле меня, и, вероятно, уже до конца жизни, тихой и радостной. А я каждый день буду ждать телеграммы или письма, каждый день могу узнать, что Коля уже не существует. Я никогда уже не взгляну на родную усадьбу, на Домаху, на милого нашего деревенского батюшку; а Надя будет жить в пяти верстах от всего этого и полной хозяйкой… А я, может быть, уже никогда не поцелую Колю»… И мне опять стало до крика страшно.
— Ну, что же, это ваше дело. Пошли вам Бог… — ответила я, стараясь произносить слова спокойно.
Всевочка ещё раз как-то церемонно поклонился и ушёл. С Надей мы встретились в спальне. Как будто не произошло ничего особенного. Мы говорили о том, что китаец плохо моет бельё, и следовало бы его отдавать настоящей прачке. Когда Надя легла в постель, то спросила:
— Ты, конечно, уже знаешь?
— Да. Как это случилось?
— Я и сама не понимаю. Он говорил, что у каждого человека, кроме кровных родных, есть ещё родные по духу, и жить без них так же тяжело, как и без родных настоящих. Он говорил, что для него наша семья самое чистое и самое дорогое, что есть на свете, и что весь смысл его жизни…