— Здесь форели должны быть, — сказал ротмистр, — непременно достану…
За мостом, слева, стоял небольшой домик о трёх окнах, с облупившимися стенами. Его окружал на скорую руку сбитый забор, сквозь доски которого был виден грязный двор и полоскавшийся в луже гусь.
— Это уже дачи начинаются? — спросила Надя.
— Нет, но это замечательная избушка, и в ней живут замечательные люди, — сказал Всевочка.
— Чем же они замечательны?
— Дда… ви-идишь ли, здесь обитает одна женщина, бывшая ссыльнокаторжная и когда-то замечательная красавица, хотя и крестьянка. Ну-с, и вот она жи-ивет, так сказать, с двумя мужьями одновременно, и д-дело в том, что все трое очень довольны. Пришла же она на Сахалин за убийство мужа, которого тоже очень любила. Один из теперешних её мужей — лесной сторож, а другой на железной дороге служит. Я как-то был здесь на охоте и заходил к ним напиться воды, потому всё это и знаю.
— Нечего сказать, молодцы!.. — произнёс ротмистр.
— Подобные истории возможны только в этом, Богом проклятом, краю, — сказала я.
— А мне ка-ажется, что подобные истории возможны везде, где только сердце человеческое умеет любить вовсю… — ответил Всевочка, отчеканивая каждое слово, особенно ясно.
Затем все шли молча, и я была уверена, что каждый из нас в это время думал о той женщине и её двух любовниках. Миновали несколько плохеньких дач, перешли ещё один мост и, двигаясь по долине всё той же речонки, очутились в настоящей тайге.
Я выросла в Малороссии, среди деревьев, цветов и возле воды. И, с тех пор как вышла замуж, видела всё это только из окна вагона. Теперь я глядела вокруг себя, вперёд, и думала, что осень, пожалуй, — самое красивое из времён года.
Справа и слева, густою стеной пестрели ярко-оранжевые, голубоватые, фиолетовые, тёмно-красные и совсем золотые листья. Много их упало на землю, и они мягко шелестели под ногами. Тонкие стволы невысоких и самых разнообразных деревьев почти сплетались. Впереди подымались, к самому небу, гранитные уступы сопки, и ближайшие впадины казались синими, а далёкие — лиловыми. Кое-где, из трещин выступал яркий ствол сосны, широко расставившей свои тёмные ветви. Волнистые контуры сопок резко очерчивались на бледно-голубом, без единого облачка, небе.
Дорожка, по которой мы шли, всё время извивалась и дальше была видна только на несколько саженей. Раза два перебегали фазаны, и слышно было, как шуршали по сухим стеблям их хвосты. Дышалось легко. Запах вяленых листьев щекотал обоняние и точно эфир немного опьянял.
Мы сделали ещё несколько шагов и очутились на просторе, снова возле речонки. Из расщелины, вдруг очутившейся перед нами гранитной стены, сбегала широкой струёй светлая вода. Внизу громоздились большие гранитные обломки, и между ними образовалось озерцо.
Всевочка и ротмистр остановились. Все решили, что лучшего места для отдыха и найти трудно. Ирбо молча поставил корзину на камни и глубоко вздохнул.
Я никак не могла представить себе, что так близко от тех мест, где земля пропитана кровью, а воздух насыщен запахом разлагающихся трупов, — может быть такая красота. Я с жадностью глядела вокруг себя и думала: «Вот такую бы декорацию написать для „Потонувшего колокола“!» [2]
VIII
В первые минуты, когда застучали тарелки, и захлопали пробки, мне стало досадно. Куда только ни явится человек, сейчас набросает окурков, крошек, бумажек и осквернит своим языком молчание гор и деревьев…
— Ну что, правда, здесь хорошо? — спросил Всевочка.
— Невредно, — сказал ротмистр.
— А тебе, Надя, нравится здесь?
— Нравится.
Начали есть и говорили мало. Надя делала Всевочке бутерброды и клала их прямо ему в рот; он ловко подхватывал локтем падавшие кусочки. Раскупорили шампанское и выпили за здоровье именинницы. Надя закашлялась и виновато улыбнулась. Я только пригубила свой стакан. Всевочка и ротмистр выпили почти три бутылки и дали стопочку ирбо, который как и Надя закашлялся. Затем все мы решили ещё пойти вглубь тайги, но не по рельсам узкоколейной дороги, а прямо по тропиночке.
Случилось так, что пока я прятала в корзину стаканы и непочатую коробку консервов, Надя и ротмистр ушли вперёд. Всевочка остался и ждал меня.
— Довольно вам уже хозяйничать, — сказал он, — идёмте гулять…
— Ну, идёмте!
Я спешила и хотела догнать Надю.
— Мария Фё-ёдоровна, куда вы, ей-Богу, так летите? — сказал Всевочка. — Ведь нам не на па-а-жар поспеть нужно. Лучше так: рраз, дваа…
Я ничего не ответила и пошла тише. Тропинка всё суживалась. Наши локти и плечи часто сталкивались. Всевочка предложил мне руку, и я взяла её. Я думала о том, что если на нас теперь нападут хунхузы и убьют, то выйдет так, что наши трупы найдут вместе, и это будет величайшая ирония судьбы над человеческой волей.