Хорошо ли играл Всеволод Бобров в сравнении с нынешними мастерами? Уже не раз писали, что сам по себе этот вопрос неправомерен: слишком уж изменились футбол и хоккей. И все-таки, не вдаваясь в глубокий сравнительный анализ, небезынтересно привести один любопытный факт. В семидесятых годах, когда Всеволоду Боброву было уже под пятьдесят, в составе команды ветеранов он отправился на товарищеские игры в Ижевск и в Глазов. В четырех матчах Бобров забил там десять шайб. А выступавший за эту же команду ветеранов один из самых знаменитых хоккеистов более позднего поколения, игрок, который всего лишь за два года до ижевского турне ушел из большого спорта, как ни старался, забил только четыре шайбы.
Конечно, на основании одного лишь этого факта нельзя делать категорических выводов. Однако же держать этот факт в уме все-таки следует.
С мячом и шайбой Бобров так и не расстался. И до последних дней сохранил ту ненасытную жадность к игре, которая отличала его в юности. Любопытно, что на склоне лет старые друзья решили подшутить над Всеволодом Михайловичем и договорились, что во время одной из тренировочных футбольных игр «старичков» абсолютно все мячи будут адресовать только Боброву. И что вы думаете? Целых полчаса уже справивший полувековой юбилей Всеволод Бобров азартно хватал каждый мяч, перепасованный ему. А потом свалился в радостном изнеможении.
У Всеволода Боброва были свои «суеверия» и приметы, хотя, конечно же, не такие истовые, как у бразильских футболистов, которые перед игрой молятся своим святым. Но известно, что Михалыч отправлялся на игры в своей «вечной» кепочке и с одним и тем же потрепанным чемоданчиком, куда складывал спортивную форму. Бутсы он обязательно смазывал лярдом – специальным жиром, чтобы они не промокали при игре в дождь. А на матч он выходил в тех же футболке и трусах, в которых ему удавалось забить предыдущий гол.
В 1956 году Владимир Бобров переехал в подмосковный поселок Косино, где, кстати, живет по сей день. Вместе с братом Всеволод построил там отличную голубятню – утепленную, с хорошим нагулом. В то время многие футболисты увлекались голубями. Голубятни создавали даже на подмосковных спортивных базах, пока один из футболистов не упал с крыши, сломав себе ногу. После того случая все голубятни на спортбазах, как водится, разом ликвидировали.
В пятидесятых годах славился своими голубями Иван Широков, известный футбольный арбитр. Держали птиц Петр Дементьев, Александр Виноградов и многие, многие другие спортсмены. Но самым-самым голубятником считался Константин Бесков; среди футболистов поговаривают, что даже в период подготовки к испанскому чемпионату мира но футболу старший тренер сборной все еще держал где-то за городом голубятню, куда порой и уезжал.
Всеволод Бобров почтовых голубей не любил. А вот декоративных обожал. Особенно ценил он николаевского – голубя-бабочку, летающего только вертикально – вверх и вниз. Откуда-то из-под Воронежа Всеволод однажды привез темно-красного, даже бордо, николаевского красавца, поил его со рта, выхаживал. Пускал редко, берег. Но однажды выпустил вечером, перед заходом солнца, чего нельзя было делать.
Солнце опускалось за горизонт, а голубь-бабочка поднимался вертикально вверх – все выше и выше: такова уж эта порода, что ее завораживает солнце, не любит она тьмы. Земля погрузилась в сумерки, а ярко освещенная закатными лучами бордовая птица продолжала набирать высоту – все выше, выше, выше. И голубь поднялся так высоко, что уже не спустился к своей голубятне. Он растворился в бездонном небе, оставив неизгладимую память о своем гордом стремлении ввысь.
ЕДИНСТВО ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ
Историю советского хоккея с шайбой чередою блестящих побед писали и продолжают писать сотни прекрасных игроков и тренеров разных поколений: благодаря их коллективным усилиям наш хоккей прочно занял ведущее положение в мире. Но, пожалуй, особое место в этом популярнейшем виде спорта занимают два человека, чьи фамилии хорошо известны всему хоккейному миру, – Всеволод Бобров и Анатолий Тарасов. Их вклад в развитие хоккея не менее значителен, чем достижения других выдающихся советских хоккейных авторитетов. Но дело еще и в том, что такие яркие, незаурядные личности, как Бобров и Тарасов, в тесном, можно сказать, неразрывном переплетении своих спортивных судеб, подобно двум разноименным полюсам магнита, создавали вокруг молодого, только вставшего на ноги хоккея с шайбой сильнейшее поле притяжения.
Они не походили друг на друга. Кроме того, использовать расхожую спортивную терминологию и называть их «друзьями-соперниками» означало бы довольно далеко уйти от истины: в спорте они были просто соперниками, даже в те периоды, когда находились в составе одной команды, потому что каждый из них обладал ярко выраженными чертами лидера. Они нередко придерживались различных точек зрения, проповедовали разные игровые, тренерские и педагогические концепции. И все же эти два во многом противоположных человека составляли диалектическое единство – их вечный спортивный спор порой позволял нашему хоккею находить наиболее верные пути развития. Словно подчиняясь знаменитому принципу дополнительности, который сформулировал датский физик Нильс Бор и который распространяется за пределы точных наук, они взаимодополняли друг друга, вместе способствуя созданию целостного, полнокровного стиля советского хоккея, вобравшего в себя лучшие черты этой популярнейшей игры.
Да, у них были разные, очень разные характеры. И жили они по-разному. Даже в детстве.
Всеволод Бобров вырос в большой рабочей семье, в относительном достатке. В трудные двадцатые-тридцатые годы Бобровы не могли полностью обеспечить себя всем необходимым, жили скромно, однако и нужды они не знали. Кроме того, Сева, которого в дружной семье ласково называли «Всевочка», рос в лоне отцовской и материнской заботы, под покровительством старшего брата.
Иначе сложилось детство у Анатолия Тарасова. Он родился в семье бухгалтера в 1918 году в Москве, неподалеку от Петровского парка, где впоследствии был построен стадион «Динамо». Но отца Анатолий почти не помнил, потому что в девять лет он и его младший брат Юрий остались сиротами. Детство Тарасова прошло в трудах и заботах, в очередях за хлебом и за сметаной, из которой братья сами сбивали масле. Руки у маленького Юрки постоянно, даже в дни каникул, оставались в чернильных пятнах – эти кляксы были не следами школьного прилежания, а остатками чернильного карандаша, которым писали помер в очереди за продуктами. Старший брат посылал младшего занимать несколько очередей, поскольку нормы выдачи были маленькими.
Все эти хозяйственные обязанности, а также приготовление обеда полностью лежали на братьях, потому что мама, Екатерина Харитоновна, в полторы смены работала швеей-мотористкой и у нее не оставалось ни сил ни времени на домашние хлопоты. Много десятилетий спустя, когда Анатолий Владимирович Тарасов стал президентом клуба «Золотая шайба», он не уставал внушать своим юным воспитанникам: – Не умеешь кашку-малашку варить, не знаешь, что такое борщ сварить – это плохо!
Сам Анатолий Владимирович гордится тем, что девяти лет от роду уже умел варить щи, и, видимо, считает, что личный опыт – это высшая истина, вне зависимости от меняющихся условий жизни.
Детство Всеволода Боброва прошло в маленьком Сестрорецке, в постоянном общении с природой. Он очень любил цветы и, особенно, птиц. Сам смастерил небольшую западню – клетку с палочкой-подставкой и летом на рассвете иногда исчезал из дому, отправлялся в лес ловить птиц – только певчих, в основном щеглов и клестов, чижей, чтобы затем приручить их. Птицы жили в квартире Бобровых на маленьком балкончике, в открытых клетках, а один чиж даже свил в клетке гнездо и сам прилетал в нее в течение нескольких лет. Эту любовь к певчим птицам, не говоря уже о страсти к голубям, Всеволод пронес через всю жизнь. В конце сороковых годов, когда он жил на Соколе один, по-холостяцки, холодильник в его квартире нередко бывал пустым. Но зато Бобров никогда не лепился съездить на птичий рынок за Рогожской заставой, чтобы купить корм для птиц, которых держал. Правда, в конце жизни Всеволода Михайловича певчие птицы уступили место говорящим: в квартире Боброва поселился большой и говорливый попугай какаду.