И всё-таки, как ни обидно, по-настоящему выдающимся тренером Бобров не стал, он не поднялся до того высочайшего уровня, какого достиг на футбольных полях и хоккейных площадках, не сумел в полной мере реализовать свой огромный творческий потенциал. Почти совершенно лишённый административных наклонностей и недолюбливавший “коридоры спортивной власти”, Всеволод Бобров, представитель романтического периода зарождения хоккея с шайбой, человек вольницы, не смог полностью адаптироваться в новом, по необходимости более рациональном спорте последующих десятилетий. А тренера-напарника, который умело компенсировал бы недостаток административных способностей Боброва, используя сильные стороны его тренерского дарования, увы, не нашлось».
В этой связи помыслы Салуцкого простирались столь далеко, что ему самому была ясна невозможность их воплощения, — совместная работа Боброва и Тарасова.
Совершенно очевидна его правота в том, что Бобров в тренерской деятельности не поднялся до тех высот, которые были подвластны ему в качестве игрока. В первую очередь это касается футбола, где реальных достижений не случилось.
Но в хоккее — иначе. Боброву удалось привести московский «Спартак» к чемпионскому званию, поднять профсоюзную (следует сделать акцент именно на этом) команду до конкурентного уровня с, казалось бы, вечным гегемоном ЦСКА.
Во главе сборной страны Бобров сделал ещё больше. Именно он разрушил миф о непобедимости канадских профессионалов. Это сейчас, обращаясь к Суперсерии 1972 года, рассматривают в основном статистические итоги, досадуя, что могли выиграть её. Постепенно растворяется реальность того времени. Да и откуда ей взяться в оценках следующих поколений — а ведь это был прорыв в новое измерение, хоккейный Космос. И осуществил его не прославленный дуэт мэтров Чернышёв—Тарасов, а только-только пришедший им на смену Всеволод Бобров.
Под водительством Всеволода Михайловича сборная стала победителем двух мировых чемпионатов и в 1973-м выиграла турнир столь блистательно, что ниспровергла все прежние достижения, когда сборная побеждала в чемпионатах мира без потерь в очках. В былые времена они проводились в один круг, а в этом случае — в два.
Этих достижений достаточно, чтобы обозначить Боброва не просто как выдающегося хоккейного тренера, но поставить в один ряд с гигантами — Аркадием Чернышёвым, Анатолием Тарасовым, Виктором Тихоновым.
В восприятии итогов Суперсерии-1972 самим Бобровым отразилось его жизненное кредо.
Елена Боброва рассказывала: «Сева этих встреч не боялся. Он по натуре был не из робких да осторожных. Если предстояло важное дело, то окунался в него с головой. Конечно, Всеволоду хотелось победы во всей серии, но спорт есть спорт, и всё решила одна шайба. Но какой праздник тогда был в Москве!..
Вечером, после последнего матча, мы сидели на кухне, разговаривали. Сева сказал тогда, что ради всего этого можно жить, ради такой объединяющей всех игры стоит организовывать встречи с профи».
Бобров трепетно относился к родному для него ЦСКА. При назначении Виктора Васильевича Тихонова главным тренером хоккейной команды армейцев Всеволод Михайлович наставлял своего подопечного давних лет: «Первые годы ЦСКА будет работать на твоё имя. Но потом всю жизнь ты должен работать на имя ЦСКА».
Приведём ещё одно высказывание Николая Семёновича Эпштейна: «Всеволод Михайлович покорял широтой своей натуры, готовностью пожертвовать ради друга всем. Мастер он был неподражаемый, второго такого быть не может. И жил он так же, как играл, — размашисто, непредсказуемо, ярко, открыто, всей душой, всем сердцем.
Подлости не терпел, гадостей никому не делал. Выигрывал всегда в честной, бескомпромиссной борьбе. Любил людей. Поэтому-то и стал всенародным любимцем. Он душу народа на поле выражал. Тут сочетание величия игрока и личности. Не так-то часто это в жизни случается. А Севка и игрок был гениальный, и тренер выдающийся...»
Анатолий Салуцкий писал: «Его слава была сумасшедшей. Где бы он ни появлялся, на него всюду обращали внимание — и это в дотелевизионную эпоху! Но он со всеми умел вести себя мягко, спокойно, с юмором, не высокомерно. Он не терпел только одного — хамства. Причём, как ни странно, когда иные друзья детских или спортивных игр в отдельные, трудные для Боброва периоды несправедливо относились к нему, а порой даже переставали с ним здороваться, он не обижался на них и не помнил зла. Более того, потом продолжал помогать им. Но если в его присутствии пытались обидеть кого-то другого, он немедленно приходил на помощь...