Как оказалось, участники владимирского веча более всего боялись нападения Глеба Рязанского и муромских князей. Да и рязанские послы подливали масло в огонь, пугая владимирских «мужей» возможной местью своего князя. Летописец называет этих послов по именам — некие Дедилец и Борис. И получилось так, что именно в результате их усилий был сделан решающий выбор — в пользу племянников Андрея Мстислава и Ярополка Ростиславичей. Последние находились в свойстве с Глебом Рязанским, женатым на их родной сестре, а потому им легче было найти общий язык с рязанским князем. К Глебу Рязанскому и было решено обратиться за посредничеством в столь важном и деликатном деле.
Летописец воспроизводит рассуждения собравшихся во Владимире «мужей»:
— Се уже так случилось: князь наш убит, а детей у него нету, сынок его мал, в Новгороде, а братья его в Руси (то есть на юге, в данном случае — в Чернигове. — А. К.). За кем хотим послать из своих князей? У нас князья муромские и рязанские близко, в соседях; боимся мести их (в Лаврентьевской летописи: «лести их». — А. К.): когда пойдут внезапно ратью на нас, а князя у нас нет. Пошлём к Глебу с такими словами: «Князя нашего Бог поял, а хотим Ростиславичей, Мстислава и Ярополка, твоих шурьёв»8.
Этот общий выбор был скреплён клятвой, данной на образе Пресвятой Богородицы — то есть на чудотворной иконе Владимирской Божией Матери.
При этом симпатии самого летописца были на стороне других претендентов на княжеский стол, младших братьев Андрея — Михаила и Всеволода Юрьевичей. Это неудивительно, ибо трудился он уже после их окончательной победы и утверждения старшего из них на владимирском княжеском столе. А потому летописец и сопроводил свой рассказ укорами в адрес собравшихся во Владимире «мужей», которые забыли своё прежнее обещание, данное Юрию Долгорукому (вот когда наконец-то о нём вспомнили и вот когда оно обрело актуальность и юридическую силу!):
«...А крестного целованья забыли: целовали к Юрию князю на меньших детях — на Михалке и на брате его, и преступили крестное целование, посадили Андрея, а меньших выгнали; ни здесь, по Андрее, [не] вспомнили, но послушали Дедильца и Бориса, рязанских послов. И утвердившись Святою Богородицею, послали ко Глебу: “Тебе свои шурья (использовано двойственное число. — А. К ), а наши князья; и вот, утвердившись между собой, послали к тебе послов своих; приставишь к ним своих послов — пусть идут за князьями нашими в Русь”».
Глеб, понятное дело, «рад был, что на него честь возлагают, а шурьёв его хотят». Рязанские послы присоединились к владимирским, суздальским и ростовским, и все вместе отправились в Чернигов: просить на княжение Мстислава и Ярополка Ростиславичей9.
А что же сами князья? Вести из Владимира, несомненно, доходили до них, и о том, что творилось на владимирском вече, они — может быть, и с опозданием — узнавали. И Мстислав, и Ярополк, конечно же, согласны были занять владимирский стол, бывший для них пускай и не «отчиной», но «дединой» — наследием их деда Юрия Долгорукого. Обосновать этот выбор для самих себя, признать его справедливым и единственно верным — а обратный, то есть переход княжества в руки их дядьёв Михалка и Всеволода Юрьевичей, напротив, неверным и несправедливым, — было делом не хитрым: у каждого, как известно, своя правда. Так видимое единство дядьёв и племянников при первом же внешнем воздействии на него дало трещину и грозило взорваться с оглушительной силой.
Но до тех пор, пока Ростиславичи оставались в Чернигове, им приходилось считаться и со своими дядьями Юрьевичами, и — что ещё важнее — со своим покровителем, черниговским князем Святославом Всеволодовичем.
Когда послы из Владимира явились в Чернигов, рассказывает летописец, они напрямую обратились к Ростиславичам:
— Отец ваш добр был, коли княжил у нас (так в Лаврентьевской летописи; в Ипатьевской: «коли у нас был». — А. К.), а поедите (двойственное число. — А. К.) к нам княжить, а иных не хотим!
Приведён в летописи и ответ Мстислава и Ярополка: