Своей победой над дядьями братья были обязаны слишком многим: и местному (прежде всего ростовскому) боярству, и своим «детским», и князю Глебу Рязанскому. Теперь, получив власть, им приходилось платить по счетам. А заодно удовлетворять собственные амбиции, компенсируя своё многолетнее пребывание в тени и безвластии, на вторых и третьих ролях в княжеской иерархии.
О том, что творилось тогда в Ростове и Суздале, мы ничего не знаем. О владимирских же делах рассказывает летописец. По его словам, в первый же день своего пребывания на владимирском столе князь. Ярополк отобрал ключи от ризницы «златоверхой» церкви Святой Богородицы, построенной Андреем Боголюбским, и повелел вывезти из неё ценности — золото, серебро и прочую церковную «кузнь», священные книги в драгоценных окладах и даже наиболее богатые иконы. Ещё важнее было то, что князь отнял «городы ея и дани, которые дал церкви той блаженный князь Андрей». В числе прочего, из владимирского Успенского собора была вынесена чудотворная икона Божией Матери — та самая, что была привезена Андреем из Вышгорода. Жители Владимира и всей Владимирской земли давно уже привыкли связывать с ней свои успехи, начиная с победоносного похода на болгар в 1164 году. Теперь же драгоценная святыня была передана рязанскому князю Глебу Ростиславичу — надо полагать, в качестве компенсации за нарушение владимирцами крестного целования, данного на этой иконе несколькими месяцами ранее20.
Со стороны Ярополка это был в высшей степени опрометчивый шаг, более того — шаг, граничащий с кощунством. Во всяком случае, именно так он был истолкован политическими противниками Ростиславичей. Ограбление главного, соборного храма завоёванного города было в обычае того времени. Получалось, что князь Ярополк Ростислава — в нарушение только что заключённого «ряда» с владимирскими «мужами» — отнёсся к городу, в котором ему предстояло княжить, как к чужому, завоёванному им.
Ответом стало возмущение владимирских «мужей». «Мы добровольно князя прияли к себе и крест целовали на всём, — передаёт их слова летописец. — А сии яко не свою волость творят (то есть словно не своей волостью управляют. — А. К.). Словно и не собираются сидеть у нас, грабят: и не только волость всю, но и церкви! А промышляйте, братья!»
Последние слова содержали в себе отнюдь не вопль отчаяния, но вполне ясный призыв, обращённый к другим городам княжества. Владимирцы отправили посольства в Суздаль и Ростов, «являя им свою обиду» и призывая «промышлять», то есть действовать с ними заодно. На словах, свидетельствует летописец, ростовские и суздальские бояре выразили им своё сочувствие, но на деле крепко держались своих князей, то есть Ростиславичей.
Это не остановило владимирских «мужей». На их стороне оказался и сын Боголюбского Юрий (возможно, оставленный своим двоюродным братом Ярополком «блюсти» город). Воспользовавшись отсутствием самого Ярополка, владимирцы отправили посольство в Чернигов — звать на княжение Михалка Юрьевича.
— Ты старее в братьи своей, — передаёт их слова летописец. — Пойди во Владимир! Если что замыслят на нас ростовцы и суздальцы про тя (из-за тебя. — А. К.), то как нам с ними Бог даст и Святая Богородица!
Михалко — несомненно, после совета с братом Всеволодом — ответил согласием. Можно не сомневаться и в том, что их с братом решимость подкреплялась предварительной договорённостью на этот счёт с черниговским Святославом. Не исключено даже, что князь Святослав Всеволодович или его люди как-то повлияли на решение владимирского веча, разжигая недовольство Ярополком. Теперь «добрым» князем оказывался уже не Ростиславич, а Михалко, просидевший во Владимире в осаде семь недель и добровольно покинувший город ради самих владимирцев.