Ярополк в то время находился не в самой Рязани, а на юге княжества — в той его области, которая именовалась Воронеж и располагалась в верховьях одноимённой реки (может быть, намереваясь бежать «в Половцы»?)[15]. Рязанцы предпочли исполнить требование Всеволода — собственно, иного выхода у них не оставалось. «Князь наш и братья наши погибли за чужого князя», — передаёт их слова летопись; они сами схватили Ярополка и отвезли его во Владимир68. Но если они надеялись таким образом облегчить участь своих князей или выменять их на Всеволодова племянника, то они просчитались. Всеволод бросил Ярополка в темницу — ту же, где томились остальные князья, в том числе Глеб Рязанский и его сын Роман.
В Лаврентьевской летописи — владимирской версии последующих событий — сообщается и о втором мятеже во Владимире, следствием которого стала расправа над племянниками Всеволода, братьями Ростиславичами. Однако здесь версии разных летописей расходятся. В Ипатьевской — в которой владимирский источник соединён с киевским (или, может быть, черниговским) — о втором мятеже ничего не говорится и всё дальнейшее происходит без какого-либо участия владимирских «мужей» — по воле одного лишь князя Всеволода Юрьевича. Обращает на себя внимание и то, что все летописи без исключения крайне путано рассказывают о случившемся во Владимире — то ли сознательно скрывая истинную картину событий, то ли, может быть, ужасаясь произошедшему. Так, в Лаврентьевской летописи рассказ вообще обрывается на половине фразы и о том, что произошло на самом деле, не говорится ни слова.
«По мале же дни всташа опять людье вси и бояре, — сообщает владимирский летописец (предпочтём цитировать его здесь в подлиннике, без перевода), — и придоша на княжь двор многое множьство с оружьем, рекуще: “Чего их додержати? Хочем слепити и (их. — А. К.)”...»
Заметим, что требование ослепить пленных — требование беспрецедентное для городских восстаний домонгольской Руси! — звучит в летописной статье уже во второй раз: несколькими строчками ранее уже было: «...любо слепи, али дай нам»; а это может свидетельствовать и о дублировании предыдущего известия — о первом (оно же единственное?) владимирском восстании. По летописи, Всеволод и на этот раз не смог или не захотел противиться воле веча. Правда, Лаврентьевская летопись, как уже было сказано, содержит явно дефектный текст: «...Князю же Всеволоду печалну бывшю, не могшю удержати людии множьства их ради клича...»69 — на этом фраза обрывается, и далее следует пропуск, охватывающий все последующие события этого исполненного многими драматическими событиями года.
И это не дефект одного Лаврентьевского списка. В летописях, содержащих более поздние редакции Владимирского летописного свода, предпринимались попытки хоть как-то сгладить явную ущербность летописного повествования. В Радзивиловской и так называемой Академической (или Московско-Академической) летописях и Летописце Переяславля Суздальского получилось довольно неуклюже, причём сокращению подверглось само требование об ослеплении пленников: «По мале же дни опять восташа людие и бояре, и вси велможи, и до купець, и приидоша на двор на княжь многое множество со оружьем, рекуще: “Чего их додержати (вариант: держати. — А. А".)?” И пустиша ею из земли»70.
О том, что продолжение оборванного в Лаврентьевской и других летописях текста существовало, но позднее было исключено, можно говорить с уверенностью. В Московском летописном своде конца XV века (в котором, как считается, отразился летописный свод сына Всеволода, князя Юрия Всеволодовича, первой трети XIII века71) говорится, может быть, и не слишком внятно, но всё-таки более или менее определённо — Всеволод действительно вынужден был подчиниться требованиям владимирских «мужей» и дать добро на расправу над племянниками: «Князю же Всеволоду печалну бывшю, но не могшу ему удержати людии множьства, но шедше розметаша поруб и емше Мъстислава и Ярополка ослепиша, а Глеб ту умре, а тех отпустиша в Русь»72. Вот это-то «...отпустиша в Русь», или «...пустиша... из земли» и осталось в Радзивиловской и сходных с нею летописях как осколок прежде читавшегося текста.
15
«Отбежа бо князь Ярополк Ростиславич в Воронаж, — объясняет автор поздней Никоновской летописи, — и тамо прехожаше от града во град, от многие печали и скорби не ведый, себя камо ся дети»67. Последние слова содержат явную отсылку к рассказу о судьбе самого знаменитого злодея и беглеца в истории древней Руси — князя Святополка Окаянного.