Произошедшее во Владимире вообще сильно задевало бывшего покровителя Всеволода. Ведь это он некогда приютил у себя и самого Всеволода с братом, и его племянников и настоял на заключении ими мира, и это без его помощи Всеволод не смог бы победить в войне за Владимир. Будучи черниговским князем, Святослав Всеволодович помогал Юрьевичам, опасаясь чрезмерного усиления своих противников как в Суздале и Ростове, так и в Рязани. Но итогом войны стали объединение Владимиро-Суздальского княжества в одних руках и подчинение Рязани новому владимирскому князю — а это отнюдь не отвечало интересам Святослава. Его сыновья участвовали в битве на Прусковой горе, но теперь, судя по логике летописного повествования, покинули своего недавнего союзника и какого-либо влияния на него не имели. А потому Святослав прибег к посредничеству церковных иерархов, которых всегда привлекали князья, чтобы «отмолить» попавших в плен родичей. Во Владимир к Всеволоду отправились черниговский епископ Порфирий и игумен монастыря Святой Богородицы Ефрем. Однако миссия их полностью провалилась.
Порфирий, по всей вероятности, был тем самым не названным по имени церковным иерархом, «из руки» которого целовали крест все четыре суздальских князя после смерти Андрея Боголюбского. Тогда этот договор почти сразу же был нарушен, в чём, возможно, Всеволод углядел вину епископа. Может быть, поэтому он обошёлся с ним и его спутником столь негостеприимно. И епископ Порфирий, и игумен Ефрем были задержаны во Владимире; «и удержа их Всеволод два лета», — свидетельствует летописец. Если посланцы Святослава прибыли во Владимир весной 1177 года, то «два лета» пребывания во Владимире означают, что отпущены они были не ранее весны—лета следующего, 1178 года. Несомненно, такие действия владимирского князя нельзя расценить иначе, как недружественные в отношении Святослава Всеволодовича. Но теперь Всеволод чувствовал себя настолько сильным, что не нуждался в покровителе, и спешил продемонстрировать это самым наглядным и даже оскорбительным для того образом.
Тем не менее переговоры продолжились. Предложение Святослава Всеволодовича сводилось к тому, чтобы Всеволод освободил рязанского князя, так сказать, под его поручительство — с условием, что тот навсегда откажется от своих прав на Рязань в пользу сыновей, а сам «поидеть в Русь», то есть в Чернигов или Киев. Но этому воспротивился сам Глеб Ростиславич. «Лучше здесь умру, не[жели] иду!» — такие его исполненные чувства собственного достоинства слова приводит летописец.
К сожалению, слова эти оказались пророческими. 30 июня князь Глеб Ростиславич умер76. При каких обстоятельствах это произошло, своей ли смертью, или кто-то помог ему расстаться с жизнью, неизвестно. Обращает на себя внимание то, как сказано об этом в летописях — авторы их прибегали к каким-то нарочито неопределённым, туманным выражениям: «Тогда же Глеб мёртв бысть» (в Ипатьевской); или: «И не стало его в изымании (в плену. — А. К.)» (рязанская по происхождению статья «Начало о великих князьях рязанских», сохранившаяся в Воскресенской летописи XVI века)77.
С большим трудом и не сразу удалось договориться об освобождении князя Романа Глебовича. «А Романа, сына его, едва выстояша, целовавше крест», — читаем в той же Ипатьевской летописи. «Выстояли» князя, очевидно, при посредничестве Святослава Всеволодовича и черниговских иерархов. Крест же Роман целовал Всеволоду Юрьевичу на всей его воле. Так рязанские князья оказались в полной зависимости от владимирского «самодержца» — даже большей, чем во времена Андрея Боголюбского.
Ну а затем настал черёд Всеволодовых племянников. «А Мстислав и Ярополк в порубе были, — продолжает киевский летописец. — И потом вывели их оттуда и, слепив, пустили». (Или, как ещё определённее сказано в статье «Начало о великих князьях рязанских»: «...князь великий Всеволод ослепи».)
Итак, братьев всё-таки «пустили» из Суздальской земли. Но как! Предварительно искалечив, лишив зрения, то есть сделав, по меркам древней Руси, полностью недееспособными!