[Отличная характеристика «знатоков России», имя им легион: если им «давным-давно всё ясно», то тогда зачем интервьюировать? Однако такого рода журналистские рептилии априори полагают, что их собеседник — тщеславный болван и, в силу этого, будет бесконечно благодарен им за это «удовольствие» — выступать в качестве интервьюируемого, или, точнее, в качестве боксёрской груши. Но в данном случае она, что называется, «не на такого нарвалась»: наоборот, это сам Кочетов будет, в процессе беседы, изучать этот зоологический экспонат и впоследствии, через несколько лет, пошлёт ему, этому экземпляру, «обратку», но уже в качестве художественного образа. «Немигающие голубенькие глазёнки», что называется, доставили; во-первых, это совпадает с уже упомянутой у Кисиля самохарактеристикой Патриции Блейк («Я была миловидной светловолосой, длинноногой девушкой с голубыми глазами»), но, во-вторых, что гораздо важнее, это свидетельствует о том, что её неотразимые, как она полагала, чары не только не подействовали на «сталиниста» средних лет, но и произвели на него обратное, чисто комическое, впечатление.]
Читаем далее:
К весне 1963 года в журнале «Энкаунтер», лелеемом теми же, кто прислал в Москву эту «кремлинологессу», то есть знатока «кремлёвских тайн», появилось её обширное сочинение. Это было предисловие к помещенной в «Энкаунтере» некой «Антологии» «молодой советской поэзии и прозы», составленной, подобранной, понятно, соответствующим образом. Чего только не нагородила бойкая «кремлинологичка»! Она — это уж само собой — поносила со злобой, с яростью всё партийное, народное в нашей литературе, всё подлинно художественное, самобытное, направо и налево рубя своей паркеровской шаблюкой «догматиков», «реакционеров», «сталинистов», «конформистов». Но чьи же стихи и рассказы и что же, кто же приводил её в восторг, который обычно определяют словом «телячий»? Тщательно, в подробностях описав один из вечеров поэзии того времени, где, судя по всему, происходило нечто подобное действу на Лысой горе, радетельница за советскую литературу, захлебываясь от вышепомянутого восторга, начертала:
[Судя по датам, Патриция Блейк трудилась над своим литературоведческим трудом почти год. «Паркеровская шаблюка» — какой колоритный образ! «Шаблюка» — это «сабля», но в кубанском говоре. Употребление здесь этого диалектизма дополнительно придаёт «журналистке» совершенно комичный характер.]
Итак, переходим к описанию поэтического вечера, подобного «действу на Лысой горе»:
«После окончания вечера поэзии N (она называет фамилию сильно тогда шумевшего молодого поэта. — В.К.) пригласил меня поужинать вместе с ним и его друзьями. [N — это Евтушенко, о друзьях будет сказано ниже — О. Щ.] Было уже после полуночи, и все рестораны Москвы закрыли свои двери, однако N удалось уговорить директора ресторана ВТО пустить нас через служебный ход. Ничего подобного я до сих пор в Москве не видела. Прелестные девушки с причёсками «улей» и зелёными веками, одетые в пушистые итальянские шерстяные кофты и короткие юбки в складку, ходили между столиков, приветствуя друзей. За одним из столиков сидела группа молодых людей в сверхмодных, сверхузких костюмах и пела на каком-то подобии английского языка песенку «Синие замшевые башмаки». Это вполне мог бы быть ночной клуб богемы в Гринвич виллидж в Нью-Йорке (за исключением некоторых деталей вроде прозрачных туфель из пластика на одной из девушек, с розой в каждом из каблуков).
N заказал несколько бутылок сладкого кавказского шампанского и прекрасного болгарского вина для своих гостей, а также фрукты и шоколад, поскольку кухня уже была закрыта. Нас было семь человек (она всех перечисляет. — В.К.)… Возбуждённый успехом вечера, N подливал всем вино и кормил нас из руки кусочками шоколада. Певица прелестно исполнила нам несколько песенок Эллы Фицджеральд. Мы пили за N, за поэзию, за любовь».
А теперь сличаем это описание, прочитанное Кочетовым в «Энкаунтере» с его собственной, уже художественной, трансформацией этого эпизода в романе «Чего же ты хочешь?»:
Всё, что смог устроить её приятель [под ним явно подразумевается тот «малый», которого она в своей постели учила писать стихи якобы про Петра I, но с толстым намёком на советский режим, то есть белоглазый Евтушенко. — О. Щ.], — это заказать отдельный кабинет в одном из ресторанов и собрать компанию человек в пятнадцать. [Да, непримиримый «обличитель», тогдашний Женёк, проявил себя здесь самым низкопробным холуём при заезжей проститутке, которую он подобострастно кормил из руки кусочками шоколада — О. Щ.] Большинство были поэты и поэтессы, несколько прозаиков и будущих прозаиков [компанию Евтушенко составили Окуджава и прочие лирические пииты. «Будущие прозаики» — это прелестно; это значит люди, которые, ничего не написав, только отирались около «богемы» — О.Щ.]. Все они быстро напились [было бы странно, чтобы они сохранили приличный вид — О.Щ.] и стали читать стихи для «заграничной гостьи». <…> Одна из поэтесс, с плоской грудью и крупными жёлтыми зубами, запела на английском языке. [Плоская грудь и крупные жёлтые зубы — каков образ, а! — О.Щ.] Произношение у неё было такое, что Порция Браун почти ничего не поняла <…> [почти дословное совпадение со статьей Патриции Блейк в «Энкаунтре»: «At one table, a group of young actors in overtailored, over-tight suits were singing «Blue Suede Shoes» in something like English». — Заметно, что и самая Патриция, несмотря на наигранный восторг, относилась с изрядным презрением к этим полезным идиотам. — О. Щ.]… Изрядно подвыпившую компанию — теперь в ней было человек шесть или семь — впустили через служебный ход в ресторан театрального общества. В зале было шумно, что называется, дым коромыслом. Кухня уже не работала, блюд не подавали. Приятель Порции Браун [то есть Евтушенко — О. Щ.] заказал шампанского, шоколаду и фруктов.