Композиция повести «На невских равнинах» несколько рыхловата, в ней есть необязательные сюжетные линии и эпизоды. Вся структура очень драматичного и целеустремленного повествования в «Предместье» подчинена главному — раскрытию сложного процесса возрождения колхоза в чрезвычайных обстоятельствах. Здесь, пожалуй, нет ничего лишнего или необязательного. Композиция произведения четкая, строгая, отвергающая все, что «не работает» на раскрытие главной идеи. Оптимистический дух и строй повести подкрепляется тонким, задушевным юмором, особенно в сценах довольно комичных столкновений Долинина со своим шофером Ползунковым на почве разных неурядиц с повидавшей виды «эмкой». А как трогателен, но и смешон случай, когда Долинин «ссылает» своего шофера на трактор за безобидную, по существу, но, на взгляд секретаря райкома, «незаконную» ползуновскую заботу о его «столе». (А какой уж там «стол»! Речь шла о нескольких килограммах картофеля, раздобытых Ползунковым для изголодавшегося секретаря.) По-настоящему забавен Батя — Терентьев со своими «непримиримыми противоречиями» между «чувством и долгом» — чувством и страстями заядлого охотника и долгом начальника районной милиции, призванного охранять природу.
Характерная особенность ранних повестей В. Кочетова — по-военному экономный, четкий, ясный язык героев, да и самого автора, привыкшего к лаконизму фронтовых блокнотов.
Война владеет не только мыслями и чувствами людей, не только диктует им действия, поступки, язык, она изменяет даже природу и соответственно — ви́дение ее. Сколько создано в литературе пейзажных картин и зарисовок с описанием такого буйно-радостного явления весенней природы, как ледоход! А вот это человек мог увидеть только на войне: «За окном шумел ледоход. Сталкивались и дробились ледяные поля, несли на себе к Ленинграду обломки бревен, ржавые каски — то с алыми звездами, то с черными крестами, — смятые коробки от пулеметных лент, обрывки шинелей, а порой, как минуту назад, и тех, кто когда-то ходил в этих шинелях. Плывший сейчас, прокопченный минными разрывами, истоптанный сапогами и валенками лед всю зиму лежал нейтральной полосой в верховьях Невы — между ее левым, занятым немцами, берегом и правым, где держали оборону части Ленинградского фронта».
Можно ведь смотреть — и не замечать. Человек, увидевший весенний ледоход в зоне военных действий именно таким, а не другим, — несомненно, художник. Он художник еще и потому, что этот мрачный пейзаж служит вступлением к повествованию о разрушенном, разоренном, выжженном районе. Но как бы там ни было, а весна-то идет, лед тронулся! И в общем контексте повести этот пейзаж начинает восприниматься как своеобразный символ возрождения жизни, перекликаясь с заключительными страницами «Предместья», сообщающими радостную весть о прорыве блокады Ленинграда, о подготовке славских тружеников к новой весне, к новому севу.
Как по своему содержанию, так и по месту, занимаемому в творчестве В. Кочетова, «Предместье» — произведение переходное от темы войны к темам мирного восстановительного и созидательного труда. Это, конечно, не значит, что война «ушла» из его произведений. Близкое опаляющее дыхание ее чувствуется в каждом рассказе, в каждой повести В. Кочетова первых послевоенных лет. Ее последствия так или иначе будут сказываться на судьбах многих героев во всех романах писателя 50 — 60-х годов. Но всегда он останется твердо убежденным в том, что «партия мудро руководила советским народом в этой страшной битве против гитлеровского фашизма; что жертвы войны не были напрасными; что не трусы, не бездарности и не стяжатели составляли двухсотмиллионную армию советских людей и на фронте и в тылу, а герои, беззаветные сыны и дочери великого народа».