Действие почти всех послевоенных рассказов В. Кочетова развертывается на фоне восстановления и строительства новой жизни. Герой «Бисерного кисета» — плотник, воздвигающий вместе с другими мастерами новый многоэтажный дом. В рассказе «Маки во ржи» (1948), посвященном юному ополченцу, павшему в сражении, его мать, ежегодно навещающая далекую могилу сына, изумляется: «Как быстро все!.. Когда мы шли тут в первый год после войны, деревни не было... Люди жили в землянках».
Советские люди свято чтут память павших героев. В рассказе «Памятник другу» (1948) двое бывших артиллеристов долго разыскивают место сражения, где погиб их товарищ по оружию, чтобы от имени однополчан установить на этом месте привезенный с собой гранитный памятник. После долгих поисков и уточнений — так все изменилось в этих местах! — памятник пришлось установить прямо у входа в цех вновь строящегося мощного комбината стройматериалов. Финал рассказа глубоко символичен: памятником отважному и меткому артиллеристу отныне будет не только глыба красного гранита, но и этот цех комбината, призванного поставлять продукцию для восстановления и строительства новых заводов, фабрик и городов.
Вполне возможно, что к возведению того «дома на перекрестке», который наши наступающие солдаты строили «всем миром» для многодетной псковской колхозницы, приложил свои руки, стосковавшиеся по такой работе, и артиллерист-наводчик, а вообще-то исконный плотник Иван Петрович Краснов. Кстати сказать, в свое время он вынужден был в щепки разнести фугасными снарядами собственный дом, поскольку в тесном соседстве с ним стоял другой, в котором размещался штаб немецкой части. Теперь Иван Петрович вместе с молодым, но бывалым сапером Федей Язевым отстраивает родное село Гостиницы.
Делам и людям этого села и посвящена повесть В. Кочетова «Профессор Майбородов»[32] (1947) — одно из первых произведений о советской деревне послевоенного периода.
Потом чуть ли не всю нашу «деревенскую прозу» второй половины 40-х — начала 50-х годов иные критики будут упрекать в бесконфликтности и «лакировке» действительности, а самих писателей во взгляде на жизнь «сквозь розовые очки». Конечно, были у этой прозы и свои недостатки, были и отдельные произведения с тенденциями к приукрашиванию действительности. Но огульно обвинять всю литературу о деревне того времени в «лакировке» несправедливо.
Что-то не видно, скажем, в названной повести В. Кочетова или в его же романе «Товарищ агроном», написанных до 1950 года, ни чудом возникших обильных нив, ни радующих глаз сочных зеленых пастбищ с тучными стадами упитанного скота, а, напротив, говорится и показывается: «Гляди, сколько лет земля под чертополохом гуляла...» Вот и приходится героям этих произведений, обливаясь потом, вызволять, вырывать землю из плена чертополоха, заболачивания и закисления.
Не выходят на эти земли и колонны тракторов, как бывало до войны, а идут за плугом, понукая лошадок, те же Иван Петрович и Федя Язев, которых из-за нехватки людей постоянно отрывают от строительства жилья и перебрасывают то на вывозку навоза, то на пахоту, то на сенокос.
Не маячат здесь и нашумевшие в те годы, но, естественно, так и не состоявшиеся голубые «агрогорода». Самое многое, что пока удалось председателю гостиницкого колхоза Панюкову, — это, отказавшись от неразберихи и кустарщины в застройке выжженного до основания села, раздобыть в «самом Союзе архитекторов» чертежи благоустроенных домиков и приступить к делу «по строгому плану».
Но чертежи — чертежами, а подняты пока что лишь «бревенчатые стены с крылечками», и только в розовых мечтах Панюкова домики предстают во всей своей красе —— «уже окрашенными в разные светлые краски, обшитые тесом, с резными наличниками. Вдоль палисадников — лавочки, народ по вечерам да и по праздникам на них собирается, песни играют...
— Эх, деньжат бы побольше!» — вырывается вздох из груди размечтавшегося председателя.
Вот видите: и деньжат в обрез, а вскоре выяснится, что за этим вздохом кроется отсутствие таковых вообще.
Отметим попутно, что планы Панюкова, мечтающего о «социалистическом селе», еще не простираются дальше этих домиков с резными наличниками, с палисадниками и лавочками вдоль них. Более размашисты планы молодого Феди Язева («А были бы деревни с театрами, с асфальтированными улицами...»!), но пока и его заботы сводятся к тому, как раздобыть недостающую сотню столбов для проведения в село электричества.
Между прочим, если бы Панюков и водрузил вдоль гостиницких палисадников заветные лавочки, — все равно народу было бы не до песен и веселых игрищ. Заезжий профессор Майбородов, еще не приглядевшийся к жизни села, как-то некстати бухнул: «Веселый у вас народ!» В ответ разумная и душевная птичница Евдокия Васильевна тактично заметила: «Не все веселые, гражданин профессор... Сами видите, надо быть, как веселье нам дается. Стемна дотемна на ногах. А которые и с ног сбились».
32
Под названием «Кому светит солнце» повесть впервые напечатана в кн.: «Родные просторы». Лениздат, 1948.