Трудности — велики! И это сами колхозники понимают не хуже, если не лучше других. Однажды Иван Петрович в разговоре с тем же «гражданином профессором» высказался в том смысле, что унывать нет причин: такую гору свернули — немца! Восстановить хозяйство — «горушка тоже высоконькая, хотя и не так крутая против той». А немного погодя сам же и поправился: «Сказал я тут: горушка поменьше. А ведь если подумать, горища это — восстановиться как следует... Крепко разорил нас немец».
Где же тут взгляд сквозь «розовые очки»? Или примем за него правдивое описание того радостного пафоса и трудового подъема, которыми охвачен был народ, в том числе и колхозное крестьянство, с первых же дней после окончания войны?
Выйдя победителями из войны, каких еще не знала история человечества, советские люди менее всего были склонны опускать руки перед громадными трудностями восстановления разрушенного и строительства нового. Это ведь не только опытный глаз секретаря райкома Долинина заметил воодушевление и радость крестьян, вернувшихся к коллективному труду. Даже ученый-орнитолог Майбородов, взор которого обычно обращен не столько на людей, сколько на предмет его многолетних исследований — певчих и промысловых птиц, и тот, пожив в деревне, «невольно задумался над теми огромными переменами, какие коллективный труд внес в сознание человека, над тем, как укрепилось это сознание в трудностях войны». И он с удивлением отметил, что никогда еще «не встречал такого вдохновенного подъема», как после войны.
Этот подъем ученый замечает в колхозе на каждом шагу. Неутомим в своих председательских заботах и хлопотах недавний солдат Семен Панюков — он и работал, «как шел в атаку». Спорится любое дело в руках беззаветного труженика Ивана Петровича, с удовольствием поглядывающего на хватку своего сноровистого помощника Федю Язева. Со всем пылом молодости отстаивает «место под солнцем» для колхозного сада Таня Краснова. Нам близки становятся тревоги и огорчения птичницы Евдокии Васильевны. Умело и рачительно поднимает огородное хозяйство колхоза дед Березкин, умеющий смотреть на вещи с точки зрения общегосударственных интересов и одергивающий Панюкова, когда тот, задыхаясь от нехватки денег для колхозных нужд, пытался малость поживиться за счет общенародных средств. Сам профессор Майбородов, оказавшийся со своими научными интересами в этом селе явно по недоразумению (а значит, мог бы тут же отбыть восвояси, невольно задерживается здесь, захваченный трудовым энтузиазмом крестьян, и все больше втягивается в дела и заботы колхоза.
А все дело началось как будто с малого — с того конфуза, который пришлось пережить крупному специалисту, автору превосходно изданного двухтомного труда о певчих и промысловых птицах. Выяснилось, что при всех своих энциклопедических познаниях о жизни и повадках представителей пернатого царства «птичий король», как прозвали его друзья, оказался не в силах помочь Евдокии Васильевне, у которой невесть по каким причинам дохнут индюшата. «Преглупейший казус! — пишет смущенный профессор своему коллеге. — Гуси спасли Рим, — меня погубили индюшки...» Майбородов пытается утешить себя тезисом, вполне убедительным для любого ревнителя «чистой» науки: мол, орнитология — это наука как таковая, а практическое птицеводство — отрасль хозяйства. Но честный ученый чувствовал, что ожидающими, укоризненными глазами Евдокии Васильевны на него смотрит сама жизнь, — и утешительные словечки не помогали.
«Процесс самобичевания» закончился тем, что Майбородову пришлось ехать на «выучку» к знатной птичнице района и, объединив ее опыт со своими знаниями, наконец-то решить проблему «проклятых индюшат». А там, «войдя во вкус вторжения в колхозную практику», ученый втягивается и в другие дела: помогает молодежи советами в закладке колхозного сада, находит наиболее эффективный и дешевый способ осушения плодородных, но заболоченных земель колхоза. Словом, уезжал Майбородов из приютившего его села с ощущением того, что «не птицы, как бывало прежде, связывали его с этими местами, а люди, их жизнь, в которую как-то незаметно вошел и он сам». А главное, что вынес он из этой необычно сложившейся для него научной командировки, — это твердое убеждение в несостоятельности «чистой» науки, оторванной от жизни, от нужд и запросов народного хозяйства.