- Ну как же, дашь фигу с маком, - безнадежно бубнил я.
- Паникер несчастный! На репетициях даже у великих артистов не получалось... Ты же знаешь... Что Максим Валерьянович рассказывал? Держись!
Я держался из последних сил. Еще спасибо Гоголю, что он не дал нам - Бобчинскому и Добчинскому - еще больше слов. Мы с тем-то, что есть, не могли управиться.
Это было хуже любых уроков. Ведь нам учить стихи по литературе - и то мучение. Так в стихах хоть за рифму цепляешься, чтобы запомнить... А тут - проза. Не за что зацепиться. Пока смотришь в бумажку, где роль записана, слова еще как-то держатся кучей. А только спрячешь бумажку - все они сразу разбегаются, как тараканы по печке. Но с бумажкой играть на сцене нельзя. Если артисты будут выступать с бумажками, как ораторы на трибуне, получится не спектакль, а конференция. А мы не конференцию разыгрывать собирались...
- Ява, - вздыхал я, - давай все-таки учить роли. Смотри, как Карафолька зубрит! А Гребенючка даже кино два раза пропустила.
- Чтоб я зубрил?! Да ни-ко-гда!.. Зубрежка - для дураков. А мы с тобой ребята хваткие. Давай-ка лучше над эмблемой подумаем. Во МХАТе чайка на занавесе, а мы можем утку, или гуску, или петуха с такими яркими перьями... Как ты думаешь?
- Не знаю.
- Ну, мы об этом еще подумаем, время есть... А сейчас айда на берег, я там лисью нору нашел. Может, выгоним рыжехвостую!
Я молча поплелся за Явой.
* * *
Прошел день, другой...
- Ява, - сказал я через неделю, - давай-ка, брат, учить слова! Я ничегошеньки из своей роли не знаю.
- А-а! - махнул рукой Ява. - В крайнем случае, суфлер поможет. Он ведь у нас будь здоров!
Это верно. Суфлер у нас и вправду знаменитый. Кузьма Барило. Чемпион школы по подсказкам. С последней парты подсказывает, как в самое ухо шепчет.
Премьеры нашей все село ждало с таким нетерпением, как будто мы были лучшим столичным театром. Особенно после того, как на репетициях побывал дед Саливон. Он случайно попал на репетицию (чинил в клубе стулья, а тут и мы пришли). Сперва дед Саливон на нас внимания не обращал, стукал себе молотком. Но вот, слышим, стук прекратился - прислушивается дед. А мы как раз раздраконивали первое действие. Городничий - Карафолька стоял на сцене, выпятив сделанный из подушек живот, и хриплым басом (откуда он у него только взялся!) говорил полицейскому (Васе Деркачу):
- "...Квартальный Пуговицын... он высокого роста, так пусть стоит для благоустройства на мосту. Да разметать наскоро старый забор, что возле сапожника, и поставить соломенную веху, чтобы было похоже на планировку. Оно чем больше ломки, тем больше означает деятельности градоправителя. Ах, боже мой! я и позабыл, что возле того забора навалено на сорок телег всякого сору. Что это за скверный город: только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник, или просто забор - черт их знает откудова и нанесут всякой дряни!.."
Тут в пьесе написано "вздыхает". Карафолька по всем правилам вздохнул и сделал паузу. Этой паузой немедленно воспользовался дед Саливон, которому, видно, давно уже не терпелось высказаться.
- Вот щучий сын! - на весь зал гаркнул дед. - Вот ведь специалист! (Специалист почему-то было у деда самым ругательным словом.) Очковтиратель чертов! Ну точненько наш бывший председатель Припихатый! Тот тоже такие штуки отмачивал, как только начальство из области должно было приехать...Правильная пьеса! Молодец автор! Знает жизнь...
В тот же день все село заговорило про будущую постановку. "Бу-бу-бу.,. ревизор!.. Гу-гу-гу... Хлестаков!.. Ру-ру-ру... Пьеса!" - только и слышалось по всем углам. Даже самые древние бабуси, которые сроду такого слова и во рту не держали, и то: "Ревизор", "Ревизор"... Смех, да и только! А глуховатая бабка Гарбузиха распустила среди своих престарелых подружек слух, что автор пьесы никакой не Гоголь, а корреспондент районной газеты товарищ Курочка, который приезжал когда-то в наше село; и написано все это про нашего бывшего председателя Припихатого. А из-за того, что Припихатый сейчас на ответственном посту инспектора в областном управлении культуры, то Курочка и написал все так завуалированно и подписался не своим именем, а псевдонимом - "Гоголь". Нынешний председатель колхоза Иван Иванович Шапка ужасно смеялся над этими слухами и в веселом настроении выдал нам порядочные деньги на декорации и костюмы. Это была настоящая удача. Готовить декорации помогал нам учитель рисования Анатолий Дмитриевич, а костюмы шила целая бригада девчат. Всю зиму, до самой весны готовили мы постановку. И вот...
Если бы этим вечером какой-нибудь вор забрел в наше село, он мог бы спокойно, не прячась, выносить из хат все, что ему хочется, и не торопясь грузить на телегу. Дома не осталось ни души. Даже собаки сбежались к клубу на свои собачьи вечорки.
Да что говорить! Даже стосемилетняя Триндичка, прапрабабушка нашего зоотехника Ивана Свиридовича, про которую дед Саливон сказал, что она "уже второй вираж начала", что у нее скоро снова прорежутся зубы и она никогда не умрет, к которой даже из Киева приезжали выяснять, почему она так долго живет[1], - та самая Триндичка, которая уже тридцать лет не выходила со двора, никогда не была в кино и не то что в клуб - в церковь-то уже не ходила, и даже она приковыляла на наше представление.
- Ну вот! Я же говорил! - на весь зал радостно гаркнул дед Саливон. - Уже ходить учится. Скоро и плясать начнет...
За это бабка Триндичка под общий хохот молча огрела деда клюкой по шее.
Но постойте, постойте...
Дзынь! Дзынь! Дзынь-нь-нь!.. - резанул по сердцу третий звонок.
В зале гаснет свет.
- А ну, а ну!.. - шикает на нас (на тех, кто не должен быть на сцене в первом явлении) Галина Сидоровна.
Занавес со скрежетом раздвигается (он у нас, как пес на железных кольцах, по ржавой проволоке бегает).
Всё!
Начали!
Теперь деваться некуда.
- "Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы..." - раздается уже голос городничего - Степы Карафольки.
Пошло дело...
Я стою за кулисами зажмурившись и, сжимая на груди кулаки, шепчу: "Все будет хорошо! Все будет хорошо! Все будет хорошо!" Как заклинание.
Эх и дуралей же я - не знаю ни одной молитвы! А меня ведь бабушка учила! Хоть я пионер... и не верю, конечно, а как бы теперь пригодилось! Вот такое же было со мной, когда я впервые отважился прыгнуть в речку с самой верхушки ивы. Я стоял на сучке и смотрел вниз, и мне казалось, что сердце мое уже вырвалось из груди и летит в воду, а я все еще стоял, вцепившись в иву, и не мог оторваться. Голова кружилась, и в животе тенькало... И все же это были детские игрушки по сравнению с тем, что меня ожидало. Я с радостью прыгнул бы сейчас не то что с ивы - с телевизионной башни прыгнул бы, только бы все обошлось...
- Ха-ха-ха-ха! - грохнул хохотом зал. Вот бисов Карафолька! У него уже и на репетициях смешно получалось...
"Ну ничего, спокойно, спокойно! Все будет хорошо! Все будет хорошо! Вот сейчас зрители опять должны засмеяться..."
- Х-ха-ха-ха!
"Ну вот, а я, дурак, боюсь!" Наш выход все ближе и ближе... Вот уж сейчас, сейчас... Как только Карафолька скажет... Во!!!
- "Так и ждешь, что вот отворится дверь - и шасть..." Внутри у меня что-то ёкнуло, я рванулся всем телом и вместе с Явой выскочил на сцену.
- "Чрезвычайное происшествие!" - отчаянно гаркает Ява.
- "Неожиданное известие!" - точно так же гаркаю я.
- "Что? что такое?" - всполошились все, кто был на сцене.
Вышло очень здорово. Зал замер.
- "Непредвиденное дело, - снова кричу я, - приходим в гостиницу..."
- "Приходим с Петром Ивановичем в гостиницу..." - перебивает меня Ява.
Зал молчит.
"Ай да молодцы! Ну и молодцы же мы!" - мелькает у меня в голове. Взглядом победителя обвожу зал, вижу десятки глаз, устремленных на меня и...
1
А мы с Явой точно знали: потому что она полынь - божье дерево - ест, мы сами видели. Мы тоже пробовали эту полынь есть, но на второй день бросили - горько; вот, может, когда состаримся, тогда... А то и совсем не нужно нам такого горького, невкусного долголетия. (Прим. автора.)