Дед Саливон повел меня в сад. Около ульев остановился.
- Тс-с! - Приложил он палец к губ, затем показал на часовню, - Смотри.
В черном проеме дверей часовни в глубине что-то белело, но нельзя было различить что. И вдруг оттуда послышался сухой деревянный стук.
"Кости, - похолодел я .- Мертвец поднимается".
Белое из темноты стало приближаться к двери - вырисовывалось все четче, четче, четче. И вдруг в проеме появился ... аист.
- Ясно? - Улыбнулся дед Саливон.
Аист! Аист!
Так вот оно что! И стук - это стук аиста клювом. Так, значит, не привидение, а аист. Обыкновенный аист. Тю! Так это же здорово! Это же прекрасно! Следовательно, никаких привидений не существует. И не надо мне становиться монахом, и можно не бояться попа Гоги. Можно ему показать нос. Ур-ра! Диду! Дайте я вас поце ...
Но что это? Я присматриваюсь и вижу, что аист ... без головы. Шевелится, переступает ногами, а головы нет. Только туловище, крылья и ноги.
"Видимо, он спрятал ее под крыло, - решил я и подумал: - А может человек спрятать голову под крыло ... то есть под руку?"
И почему-то решил, что может, и подумал: "Это, наверное, призрак без головы именно так и получается".
Я пристально присматриваюсь к аисту и вдруг замечаю, что - нет! Головы таки нет! Там, где должна начинаться шея - ровное место. Если бы он спрятал голову под крыло, то хотя шею было бы видно, а так ...
- Диду, - удивленно спрашиваю я. - Диду, а где же его голова?
- Что? Голова? - Будто не понимая, переспрашивает дед Саливон и вдруг со стоном хватается за голову, - Ой голова! Голова!
- Что с вами, диду? - Пугаюсь я.
- Ой! Так болит, так болит, что не могу! Нет! Лучше уж совсем без головы! - Говорит дед и вдруг, схватив себя руками за голову, срывает ее с шеи и швыряет в кусты. И голова катится по земле, подскакивая, как арбуз. Конечно, как арбуз! Дед же Салимон - бахчевник.
Я от ужаса замираю. А дед стоит рядом со мной - без головы, в белой рубашке - и размахивает руками. Видимо, он мне что-то говорит, но я не слышу, потому что у него нет головы.
И тут я понимаю, что дед Саливон - призрак. Тот самый призрак, которого я видел позавчера ночью. И еще вдруг я замечаю, что ульи, возле которых мы стоим, - не ульи вовсе, а ... гробы ... Пять присыпанных землей трухлявых гробов. Вдруг крышка одного из гробов заскрипела, поднимаясь, и оттуда высунулась ... голова попа Гоги.
- Здорово, рыбак! - И поп Гога захохотал: - Го-га-га!.. Го-га-га!.. А ты думал ... Вот-вот-о! - Он показал мне рукой кукиш. Потом вдруг стал серьезен, помрачнел и молча поманил крючковатым пальцем, подзывая к себе. И подвинулся в гробу, давая мне место.
И вдруг я увидел, что в гробу, рядом с попом Гогой, уже лежит Павлуша. Неподвижный, с закрытыми глазами. Неописуемый ужас, не столько за себя, как за Павлушу, что он, вероятно, уже мертв, охватил меня. Я хочу крикнуть, хочу броситься к Павлуше и - не могу. Что-то на меня наваливается, большое, большое, большое ... Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь ... И просыпаюсь.
ГЛАВА XI. Я ВСЕ ЖЕ ПОСЕЩАЮ ДЕДА САЛИВОНА. ТЕПЕРЬ УЖЕ НАЯВУ. ВОН ОНО ЧТО!
Несколько секунд я еще не могу понять, что это сон. Наконец потягиваюсь и вспоминаю все вчерашние события, попа Гогу и свое твердое решение с самого утра бежать к деда Саливону. Отца и матери, хотя они и пришли поздно после собрания, уже нет – в поле. Вот что значит - передовики, активисты. Я их почти не вижу.
Наскоро поев, я побежал к деду Саливону. Бегу и волнуюсь что вдруг он еще не приехал, свадьбы же по несколько дней гуляют. И сам себя успокаиваю, что нет, не оставят они свое хозяйство надолго, на день еще так-сяк, соседей можно попросить свиней, кур накормить, корову подоить, а больше нет. Да и Камышевка недалеко, в соседнем районе, сорок пять минут автобусом. Приедут.
Мне казалось, что если я сейчас, немедленно, не поговорю с дедом Саливоном, то погибну - Поп Гога опутает меня, и я навеки потеряю и маму-депутата, и всех родных, и школу, и Галину Сидоровну, и все-все светлое и хорошее в моей жизни.
Еще издали я увидел, что все-таки приехали. Из дымохода летней кухни во дворе курился синий дымок.
Дед Саливон, жена его баба Галя, племянник-москвич в белоснежной рубашке, его жена, крашеная блондинка, и двое малышей сидели в саду за столом и кушали. Сейчас подходить, конечно, было неудобно. Я притаился за забором, пережидая, пока они поедят. Ждать пришлось долго. Они не столько кушали, сколько разговаривали - про жениха, который им не очень понравился (особенно бабе Гале), потому что все время молчал и почти ничего не ел (видимо, очень гордый или больной); о каком-то Павле Гике, который, наоборот, все время кричал и не давал никому слова сказать и которому его жена все время говорила: "Сядь, сядь и помолчи ... Ты здесь не главный. Это не твоя свадьба"; о закуске, которая была будто и неплохая, но пирог недопеченный, винегрет кислый, рыба пересолена, а яйца несвежие ...
Я терпеливо слушал эти разговоры и думал, что я бы пожалуй согласился целый год есть кислый винегрет, пересоленную рыбу, несвежие яйца и недопеченные пироги, лишь бы выпутаться из всей этой передряги, в которую я сам себя так глупо загнал.
Наконец они поели. Гости ушли в дом, баба Галя - мыть посуду, а дед Саливон остался во дворе один. Теперь можно.
- Здравствуйте, диду! - Учтиво поздоровался я, входя во двор. – Можно к вам?
- О! Здорово, шелегейдик! - Поднял вверх брови дед Саливон. - Заходи! Чего тебе? Меду?
У меня сразу задрожали ноги. Это были почти те самые слова, что и во сне. И я почувствовал, что сейчас я отвечу деду тоже точно также как во сне, и испугался этого. Я промолчал - только отрицательно помотал головой.
- Значит, просто так, в гости? - Улыбнулся дед Саливон. - Пожалуйста! Прошу!.. Ну, как живешь? Какую новую авантюру придумали вы с корешем? А?
Я растерялся, не знал, с чего начать, как заговорить о том, о чем мне так хотелось.
- Чего стесняешься? Что-то же надо, я же вижу! - Подмигнул дед Саливон. - Так давай, ну!
- Да нет, я просто ... просто спросить хотел ... - Наконец решился я.
- Так спрашивай - чего там. И быстрее, не мучай. Я уже весь аж трепещу.
- Диду, вы позавчера ночью, перед тем, как на свадьбу ехать, ничего не замечали?
- Ночью? Позавчера? - Дед удивленно опустил уголки губ. - Гм ... Ночью ... Честно говоря, не очень то присматривался... Темно уже было. А что?
- Ну, не почувствовали ничего ... такого?
- Почувствовал? Хм ... А-а! Кажется, укусил кто-то. То ли комар, то ли, не дай бог, блоха. А что?
- Да нет! В таком ... в ... душевном отношении.
- А-а ... в душевном? Чувствовал! Чувствовал! Точно. Мучило меня, что за ужином я вареник один с творогом не доел - скиснет же, думаю, на утро. В сметане на тарелке оставил.
- Вот какой вы, диду! Я не о том! Я о видении. Видение какое-нибудь не являлось вам ночью позавчера?
- Тю! Видение! Да я что больной что ли? Не дай бог!
- Да я тоже вроде не больной, а позавчера ночью в вашем саду возле Горбушиной могилы не только видел, но и сфотографировал. Вот посмотрите! - И я протянул деду фотографию.
В этот момент я повернул голову в сторону карафолькиного огорода и вздрогнул - там стояла вся наша гоп-компания: сам Карафолька, Вася Деркач, Антончик Мациевский, Коля Кагарлицкий и (я даже не поверил своим глазам) Павлуша с Гребенючкою. Они стояли, по-гусиному вытянув шеи, и жадно прислушивались к нашему с дедом разговору. Дед, видимо, давно их заметил, потому что стоял к ним лицом, а я спиной.
- А ну-ну! - Дед с интересом поднес фотографию к глазам. - Что же это такое? А?
- Да что же! Не видно разве ... По-моему, призрак! Без головы!
- Ну? - Разинул рот дед.
Из дома вышел племянник деда Саливона.
- Что там такое? - Спросил он без особого энтузиазма, безразлично ковыряя в зубах.