- А что такое?
Я ткнул рукой в сторону восьмиколесных машин.
- Бронетранспортеры-амфибии. Для преодоления водных рубежей, да, и для высадки десанта. Понял?
- Понял.
Он говорил на ломаном, смешанном языке - половина слов украинских, половина русских. Видимо, ему было трудно, но все же он старался говорить по-украински, и это получалось у него как-то очень симпатично.
И это свое "да" почти после каждого слова он произносил с особой певучей кавказской интонацией, и оно не раздражало, а наоборот, тоже было какое-то симпатичное.
Мы проехали немного дальше. Возле длинного деревянного барака он сказал:
- А это столовая.
Перед столовой стоял грузовик, сзади к которому было прицеплено что-то похожее на пушку, нацеленную дулом в небо. Я уже знал, что это такое. А когда-то мы с ребятами не знали и долго спорили. Антончик Мациевский говорил, что это гаубица, Вася Деркач уверял, что миномет, а Карафолька доказывал, что секретное ракетное оружие последнего образца. А оказалось, что это всего лишь походная кухня.
- Ну что, нравится здесь у нас, да? - Спросил офицер.
- Ага, - сказал я.
- Ты в каком классе?
- В седьмом.
- Значит, через четыре года ... Ну, все, поехали, да.
Он развернул мотоцикл и дал газ. Где-то через минуту мы снова были возле арки. Часовой поднял шлагбаум, и мы рванули по "генеральской" дороге обратно к доту.
"Это все? - Разочарованно удивился я .- Или так задумано – сначала просто ознакомление с территорией лагеря, а потом ... Или ... или, может, я им ... не подошел?"
Мне стало очень горько от этой мысли.
Мы подъехали к доту. Встали. Некоторое время я еще сидел, держась за его гимнастерку. У меня еще оставались капли надежды, что это еще не все. Он повернул голову и улыбнулся.
- Мне слезать? - Тихо спросил я.
- Да, дорогой друг, - сказал он.
Я тяжело перевалил через седло ногу и слез.
Он снова улыбнулся.
- Да, будем знакомы - старший лейтенант Пайчадзе, - он протянул мне руку. - Кстати, скажу тебе по секрету, да, у нас в штабе был разговор, чтобы взять шефство над вашей школой, да. Вести военно-спортивную работу среди старшеклассников. А? Будем приглашать к себе, да, знакомить с материальной частью, с боевой техникой. Надо готовить из вас хороших воинов, да. Верно я говорю, а?
Нет, не то он, не то говорит ... Неужели я ему не понравился, неужели не подошел? Я вопросительно посмотрел на него долгим взглядом и решился.
- Вы, может, думаете, что лучше меня найдете? - Я пренебрежительно хмыкнул. – Вряд ли. Разве что Павлуша, может быть ... Но ...
Он внимательно посмотрел на меня и сказал:
- Думаю, что ты хороший парень, да ... Но не понимаю, о чем ты говоришь ...
Кровь бросилась мне в лицо. Зачем я сказал? Эх!
- Ничего, это я просто так ... Спасибо! До свидания! - Я быстро вскочил на Вороного и крутанул педали. Уже отъезжая, я услышал, как Митя Иванов сказал:
- Странный парень!
Пайчадзе что-то ответил, но что - я уже не слышал.
Тьфу! Как паршиво получилось! Если они действительно ничего не знают о письме, то они точно думают, что я полный дурак или придурковатый. А если ... Тогда еще хуже. Значит, я им все-таки не подошел. Но почему в письме было сказано про амбразуру, про инструкцию? Для чего? Неужели просто так? Вряд ли.
И, кажется, у того офицера, который передавал мне письма, все-таки не было усиков. Я бы их запомнил. Тогда, может, и Пайчадзе, и Иванов просто не в курсе дела? Когда проводится секретная операция, то о ней обычно знает очень ограниченное количество людей, даже среди своих. Это закон. Слава богу, кинофильмов таких я насмотрелся, и книг прочитал - будь здоров!
Тогда надо подождать, может, эти тактические учения скоро закончатся и пост снимут. Я выехал на опушку и свернул в посадку, в молодой сосняк. Положил Вороного на землю под сосенками, а сам прилег на теплый и мягкий, как перина, седой мох. Отсюда хорошо видно и деревянную вышку, что стояла над лесом, и дорогу. На вышке развевался красный флаг. Я решил ждать. Ждать, может, этот флаг скоро спустят, и тогда можно будет подойти к амбразуре. Не мог же я спокойно ехать домой, даже не узнав, что там такое в этой инструкции.
Как я не люблю ждать, если бы вы знали! Самая большая для меня мука – это стоять в очереди. Лучше уж два часа учить уроки, чем полчаса стоять в очереди. Ох, как я не люблю ждать! Но что поделаешь.
ГЛАВА XVI. ПАВЛУША. НЕУЖЕЛИ?.. Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ОН МЕНЯ ВИДЕЛ. НЕИЗВЕСТНЫЙ В УЧИТЕЛЬСКОМ САДУ. КТО ЭТО?
Начало смеркаться. Потянуло вечерней прохладой. Я лежал и думал, как было бы здорово, если бы вот сейчас рядом со мной лежал Павлуша. Ничего мне не было бы страшно, никакие испытания. И ждать я мог бы хоть всю ночь. И зачем мы поссорились? Зачем эта распроклятая Гребенючка нас разлучила? Зачем она между нами встала? Ненавижу ее! Ненавижу! С какой радостью я бы ей сейчас всыпал по первое число! Да разве бы это помогло ...
От села по дороге кто-то ехал на велосипеде. Я сначала думал, что в Дедовщину. Но велосипедист миновал поворот на Дедовщину и начал приближаться по "глеканке" к лесу. Кто же это? Неужели не видит, что на вышке флаг? Не пропустят же ...
Он ехал быстро и с каждой минутой все приближался. Уже можно разглядеть, как пузырится от ветра рубашка на спине. Я навострил глаза и вдруг почувствовал, как меня словно подбросило, и я вскочил на четвереньки. Это был Павлуша.
Он вовсю накручивал педали - спешил. И лицо у него - серьезное и озабоченное. И не было с ним ни дощечки, ни красок. Следовательно, не рисовать он ехал. Да и кто бы это на ночь глядя ехал в лес рисовать?
Неожиданная догадка ледяной волной накрыла меня: это его вызвали вместо меня Потому что я не подошел. Не понравился. Что-то не то, не так сделал. И они решили, что я не справлюсь, решили поручить другому. А кто у нас среди ребят еще подходит? Только Павлуша, не Карафолька же, не Антончик Мациевский, не Вася Деркач и тем более не Коля Кагарлицкий. Да я и сам Павлушу назвал старшему лейтенанту.
Эта внезапная догадка парализовал меня, сделал мое тело вялым, ватным и бессильным. Я не мог пошевелиться. Раскорячившись, как баран на льду, я только стоял на четвереньках с разинутым ртом и смотрел вслед Павлуше, пока он не исчез в лесу. И хотя никто меня не видел, это были минуты наибольшего в моей жизни стыда и позора. Если бы мне публично плюнули в глаза, было бы легче, чем сейчас.
Я представил себе, как вернется Павлуша после успешного выполнения опасного секретного задания, как наградят его медалью, ценным подарком или даже просто грамотой, и он, потупившись, скромно, как девчонка, опустит глаза, словно он никакой не герой (он это умеет!) А Гребенючка подойдет и при всех его поцелует, а Галина Сидоровна его обнимет и, может быть, тоже поцелует. А на меня никто и не посмотрит, как будто я умер и меня совсем нет на свете. Как только я все это себе представил, мне стало так горько, будто я полыни наелся. Захотелось мне, чтобы сейчас же расступилась земля и поглотила меня навсегда, или чтобы прилетел с полигона, где сейчас громко бухало, случайный снаряд и разорвал меня на атомы.
Но снаряд не летел, и земля не расступалась. Только становилось все темнее - наступал вечер. В нескольких метрах уже ничего не видно. Где-то вдалеке протарахтел мотоцикл, и не разберешь - то ли в сторону села, то ли в сторону леса ...
Может, это старший лейтенант Пайчадзе повез Павлушу выполнять секретное военное задание? Страшное беспокойство овладело мной. Мне безумно хотелось махнуть туда, к доту, и взглянуть, что же там делается. Но остатки гордости, горсткой мака едва трепыхающейся на самом дне опустошенной горем души моей, не пустили. Чего же это я буду им мешать, если меня забраковали? Пусть себе занимаются своим важным делом, пусть! Не хватало еще, чтобы Павлуша увидел меня тут такого несчастненького, отвергнутого, жалкого. Эта мысль подхватила меня с земли, моментально посадила на Вороного и со всей мочи погнала в село. Нет, этого я бы не пережил! Случись что подобное - тогда хоть в пропасть вниз головой.