А один рисунок ... У меня перехватило дыхание, когда я взглянул на него. На этом рисунке был нарисован я. Темная, почти под потолок затопленая хата, в углу икона, перед которой горит лампадка, а посреди комнаты, в воде, держась за провод от лампочки - я ...
Ну, конечно, это был рисунок Павлуши. И так здорово, так точно было нарисовано, как будто он сам все пережил. Вот что значит художник. Молодец! Ну-молодец! Он все же станет художником. Есть у него способности. У меня в этом - никаких сомнений.
И впервые я подумал об этом без зависти, а с искренней радостью. Впервые я почувствовал, какое это прекрасное чувство - гордость за друга. Я долго рассматривал рисунки. Были там и хорошие и не очень, но с Павлушиным не мог сравниться ни один из них. И ведь молчал же, сатана, ни слова мне не сказал. Вот сейчас пойду, прямо скажу ему, что он талант, и... дам в ухо. Чтобы не задавался. Для талантов главное - это не задаваться, а для этого им обязательно надо время от времени давать в ухо.
Я решительно направился на школьный двор. Но вдруг остановился как вкопанный. Возле мачты стояла Гребенючка. Стояла и прицепляла к проволоке, на которой поднимают на мачту флаг, белый платок.
Это было так невероятно, так фантастично, что я просто оторопел.
Тю! Так, значит, один из трех неизвестных - это Гребенючка!
Тю! А чего из трех?
Может, она сама все это и придумала! "Г. П. Г." - Ганна Петровна Гребенюк. Но она не Петровна, она Ивановна. ее же отец Иван Игнатович. И почерк же совсем не ее, взрослый почерк. И по телефону говорил басистый дядя. Она никогда в жизни таким голосом не сможет говорить. И письма передавал офицер на мотоцикле. И мне, и Павлуше.
Павлуше?
А может ...
Может, Павлуше вообще никто никакого письма не передавал, может просто он с ней заодно.
Молчал же, не признавался, пока я первый не начал рассказывать.
И "Г" - это Ганя. "П" - это Павлуша, а "Г" - это кто-нибудь третий - Гришка Бардадым например.
А я дурак ...
Нет! Не может быть!
Павлуша не может быть таким коварным! Тогда вообще нет правды на земли!
Нет!
Единственное, что Павлуша мог, - не удержаться и рассказать ей о письме (мы с ним тогда ведь в ссоре были). А может она сама второе письмо прочитала. Она же староста кружка, собирает альбомы, а письмо было в альбоме. Точно! Прочитала и решила пошутить. А может, даже, решила снова нас поссорить. Видит, что мы помирились, и это ей не нравится.
У-у, Змеюка подколодная.
Мне так захотелось подскочить сейчас к ней и двинуть со всей силы. Но я сдержался. Это означало признать себя побежденным. Нет! Надо что-то придумать такое-этакое. Она же не знает, что я вижу, как она цепляет платок. И этим можно здорово воспользоваться.
Спокойно, Ява, спокойно, дорогой! Дыши глубже и держи себя в руках!
Гребенючка потянула за проволоку, и белый платок пополз наверх. Когда платок уже был на верху мачты, Гребенючка боязливо оглянулась и побежала на улицу. Меня она, конечно, не заметила, потому что я стоял за углом школы, еще и за кустами.
Я несколько минут стоял не двигаясь В голове роились разные мысли. Я никак не мог придумать, как бы проучить Гребенючку.
Ишь, решила посмеяться! Ну, погоди! Посмеешься еще горючими слезами!
Первое, что нужно сделать, - это немедленно снять белый платок. Павлуша не должен его видеть. Если он не в сговоре с Гребенючкой, то подумает, что это правдивый сигнал. А если в сговоре, то должен как-то себя выдать, начнет беспокоиться, почему нет на мачте платка, куда он делся, и я таким образом выведаю правду.
Несколько мгновений - и платок у меня в кармане.
Солнце перевалило уже к обеду, скоро должен придти Павлуша, и я отправился ждать его домой. Но его почему-то долго не было. Уже Павлушины отец и мать пообедали и снова пошли на работу, уже все соседи с улицы пообедали и разошлись, а его нет и нет. Я уже начал волноваться - не случилось ли с ним чего. Вдруг вижу - бежит. Запыхавшийся, взъерошенный какой-то, глаза блестят, как у зайца, который из-под куста выскочил.
Бросился ко мне и слова сказать не может, только хекает:
- Слу-хай!.. Слу-хай!.. Слу-хай!..
- Что такое? – Переполошился я. – Что-то горит или снова наводнение?
- Нет... Слухай, он хочет ее украсть!
- Кто? Кого?
- Галину Сидоровну! Учительницу нашу!
- Кто?
- Лейтенант.
- Тю! Что она - военный объект, что ли? Какой лейтенант?
- Грузин тот с усиками, с которым ты на амфибии ездил.
- Он что - сдурел?
- Влюбился! А ты знаешь, какие у них обычаи? "Кавказскую пленницу" видел? Понравится такому дивчина, он ее хватает, связывает, на коня и в горы!.. Понял?
- Да с чего ты взял? Расскажи толком!
- Слышал! Собственными ушами слышал! Понимаешь, начался обед, все разошлись. И я уже собирался ... Как вижу, что-то грузин возле нашей Галины Сидоровны крутится и все ей что-то нашептывает, а она только отмахивается сердито, хочет идти, а он ей дорогу преграждает. Это во дворе у Мазуренко, за домом, там где груша засохшая. Ну, я спрятался на огороде в кукурузе, смотрю, что дальше будет.
А она ему: "Ну отойди, ну отойди, я тебя прошу!"
А он: "нэ могу больше! Я тебя украду, понимаешь, да! Украду!"
Она ему что-то сказала, я не услышал.
А он: "Сегодня в одиннадцать, после отбоя".
А она как вырвется, как побежит. Он рукой только так раздраженно махнул и не по-нашему что-то залопотал, словно заругался, а глаза - как у волка просто - зеленым огнем горят ... Вот!
- Ты смотри - пожал я плечами. - А такой хороший вроде. Хлопца Пашкова спас ... И вообще ...
- Просто отчаянный. Видишь же - дикий человек. От такого всего можно ждать. Еще зарежет. У них у всех кинжалы есть, ты же знаешь.
Меня вдруг охватила горячая волна решимости. После стольких дней вынужденной бездеятельности и скуки душа моя хотела острых ощущений и действий.
- Надо спасать! - Твердо сказал я.
- Самим? - Недоверчиво посмотрел на меня Павлуша. - А осилим?
- А чего там! Возьмем пару хороших дрынов, а если что, такой шум поднимем - все село сбежится. Никуда он не денется!
- Тебя поди из дома не выпустят так поздно. Ты же еще больной вроде как.
- Да какой там больной! Сегодня последний день. Я к тебе в гости пойду, а потом ты пойдешь меня провожать, и мы - фить!
Мне аж самому весело стало, как я здорово придумал.
Мы договорились так: когда Павлуша вечером освободится, то зайдет ко мне и пригласит меня в гости. А я заранее приготовлю парочку хороших палок и спрячу в саду под забором.
Павлуша побежал быстренько обедать - боялся, чтобы на стройке не подумали, что он отлынивает. А я сразу пошел вырезать палки.
О Гребенючке я Павлуше так ничего и не сказал. Не хотелось портить ему настроение. Кроме того, у меня мелькнула мысль: "А ну как Гребенючка с тем грузином заодно ... "
Не то, что бы добровольно, а просто он ее запугал и заставил помогать. И всю эту историю с письмами придумал для того, чтобы меня и Павлушу выпроводить из села на время, пока он будет красть Галину Сидоровну. Чтобы мы ему не мешали. Мне так же казалось, что это он был тогда вечером в саду Галины Сидоровны. И он знает, что мы с Павлушей такие хлопцы, что ... А раз сегодня он собирается похитить Галину Сидоровну, вот Гребенючка и вывесила на мачту условленный белый флажок.
Я долго выбирал в орешнике подходящие палки, и наконец вырезал два хороших дрына. Оба с такими нашлепками на конце. Просто настоящие палицы.
Я был полон решимости сражаться до последнего. Я рвался в бой. А что? Если бы вашу учительницу собирались воровать, вы бы сидели сложа руки? Как же! Усидишь тут! Хоть она и двойки нам ставила, и из класса выгоняли, но ... И ВХАТ вместе с нами организовывала (Васюковский художественный академический театр), и в Киев с нами на экскурсию ездила, и пела вместе с нами, и вообще ...
Вот если бы завуча Савву Кононовича кто украл, я бы и пальцем не пошевелил. Или математичку Ирину Самсоновну. Пожалуйста, крадите, на здоровье! Еще и спасибо сказал бы. И связывать помог бы... А Галину Сидоровну - нет! Не позволю! Головы не пожалею!