Я протянул ему аппарат.
- Бей, Гриша! Бей! Это я твой аппарат украл. Бей! - Я подставил ему свой нос и зажмурился, ожидая удара. Но удара не было.
- Для чего брал? - Пробасил Бардадым.
- Привидение ночью снимал ... На Горбушиной могиле.
- Снял?
- Снял.
- Бре!
- Во! – Черкнул я себя ладонью по шее.
- А ну пойдем, проявим.
- Пойдем, - пискнул я, еще не веря, что так легко отделался.
На ходу вытирая полотенцем, Гриша повел меня в хлев, где у него была оборудована фотолаборатория. Там в кромешной темноте, он что-то щелкал, шелестел пленкой, хлюпал в каких-то мисочках. Я только догадывался, что он достает из аппарата пленку и кладет ее в проявитель, промывает и потом кладет в фиксаж. Я с трепетом ждал. Неужели ничего не будет? Наконец он открыл дверь хлева и вышел, держа в руках мокрую пленку. Сразу поднес ее к глазам, разглядывая.
- Ну что? Что? Что? - Подпрыгивал я от нетерпения.
- Да цыц! - Морщился он сначала и щурил глаза, вглядываясь в пленку.
И вдруг воскликнул:
- Есть! Опаньки .. Есть! .. Чтобы меня гром побил, что-то есть! Опаньки ...
Лицо у него было по-детски растерянное.
- Дай! Дай! - Схватил я его за руку.
В другой раз за такое нахальство Бардадым обязательно дал бы мне леща, но сейчас покорно склонился, показывая мне пленку.
Ой! Есть! Все-таки есть! Правда, не очень четко, даже очень не четко, но есть! Видно белый силуэт Горбушин часовни (негатив же!), и на ее фоне темный силуэт - туловище, руки, а головы нет.
Меня вдруг охватило такое чувство, что я и пересказать не могу. Вот есть русское слово "восторг". Так вот именно этот "восторг" меня охватил. Ибо в нем есть слово "вос", что будто вверх превозносит. Мне показалось, будто я стою уже не на земле, а на какой-то воздушной подушке, и подушка эта растет и поднимает меня все выше и выше.
Матушка моя! Неужели это я сделал то, чего никто в мире еще не делал! Сфотографировал призрака, живого призрака сфотографировал!
- А ну, рассказывай, как было дело! Только не ври, а то ... - Бардадым поднес мне к носу свой кулачище.
Но я спокойно отвел кулак от себя. Чего мне бояться? Чего бы это я врал? И я рассказал Бардадыму все подробно, даже как наперегонки храпели племянник-москвич и свинья.
- Чертовщина какая-то! Призрак! - Пожал плечами Бардадым - Какой к бису призрак? Люди в космосе летают, а ты - "призрак".
И тут я ему выдал суть теории про вполне научное перевоплощение по законами физики души человеческой в привидение.
- Тю! - Сказал Бардадым. - Глупости какие-то несешь.
Но в глазах его не было уверенности. Скорее была неопределенность и смущение. Бардадым, честно говоря, не был отличником. Он больше умел работать руками, чем головой. Что-что, а академиком ему не быть - это точно.
- А что же тогда это такое, как не призрак? - Спросил я.
- Бис его знает! Может, кто переоделся, чтоб тебя попугать.
- А голову куда спрятал? Отрезал на время? И ног не было. Он словно в воздухе парил... Я же видел.
- Ну, вот пусть пленка высохнет, напечатаем - будет виднее.
Неожиданно из-за плетня вынырнула голова Антончика Мациевского.
- А? Что? Есть что-то? Есть? - Криво усмехнулся он.
Я бросил на него убийственный взгляд и отвернулся.
- Ну чего ты? Чего? Меня мать не пустила. Клянусь. Что я - виноват? Заперла в доме. Клянусь.
Я молчал, не глядя на него. Тогда, обращаясь к Бардодыму, он снова спросил.
- Есть что-то? Есть? Да? Гриша!
- Да есть, - неохотно отозвался Бардадым. - Похоже на привидение, но кто его зна ...
- Я посмотрю. Можно, я посмотрю? Ну, пожалуйста, пожалуйста! Я посмотрю. Можно?
Он так просил, что даже у меня не хватило бы духу отказать ему.
- Иди, - сказал Бардадым. - Только руками не лапай. Так бери двумя пальцами за край.
Вытянув шею, Антончик благоговейно посмотрел на пленку.
- У-у! Точно! У-у! Призрак!
И вдруг рванул со всех ног со двора.
- Ты куда?
- Сейчас! - Уже с улицы крикнул он.
Минут через десять во дворе было полно народу. Все ребята нашей улицы прибежали сюда: и Вася Деркач, и Коля Кагарлицкий, и Степа Карафолька, и Вовка Маруня ... Не было только Павлуши ...
Хлопцы воробьями прыгали вокруг Гришки Бардодыма и отпихивая друга друга без умолку кричали:
- А ну!
- Дай я!
- Да пусти, я посмотрю!
- Да я еще сам не разглядел.
- Ух ты! Вот это да!
- Смотри-и!
- Ох-ты!
Наконец пленка подсохла, и Бардадым пошел печатать снимки. Я зашел в хлев следом за ним, хотя мне там нечего было делать. Ребята уважительно расступились, давая мне дорогу. Вася Деркач сунулся было следом за мной, но Бардадым, пропустив меня, молча отпихнул Васю и закрыл дверь. Гордость наполнила меня доверху и даже перелилась через край. Я с Бардодымом, а вы все - "отвали! (Как говорил Будка, наш киевский приятель).
Бардадым заложил пленку в фотоувеличитель, включил его – негативное изображение отразилось на фотобумаге. Выключил и положил фотобумагу в ванночку с проявителем. В неестественном цирковом свете красного фонарика я увидел, как на фотобумаге начинает проступать подлинное изображение темной Горбушин часовни и белого призрака на ее фоне. Сердце мое на мгновение остановилось, а потом забилось с удвоенной скоростью.
Есть! Есть фотография призрака! Пусть теперь кто скажет, что я вру. Вот! Вот! Вещественное доказательство! Самому Келдышу, президенту Академии наук, покажу, когда надо будет! Ур-ра!
Когда мы вынесли еще мокрое фото во двор и показали хлопцам – говорить ребята уже не могли. Они только молча переглядывались круглыми совиными глазами и удивленно вытягивали свои лица.
В боксе это называется нокаут. Это когда противник от сокрушительного меткого удара бухается на землю и лежит кверху копытами, как неживой ...
Такого триумфа перед хлопцами я еще не знал никогда. Даже когда мы с Павлушей устраивали разные штуки, то я все-таки делил славу с ним. И для меня это была не целая слава, а половина славы. Только теперь я понял, что настоящая слава неделима. Настоящая слава - это когда ты сам, сам один пьешь ее полными бочками, не давая никому ни капли. Вот наслаждение! Вот счастье!
Эх, как жаль, что нет сейчас здесь Иуды-Павлуши! Вот бы закрутился волчком, вот бы запрыгал, как карась на сковородке. И где только его черти носит? Пожалуй, водит где-нибудь кисточкой по бумаге, мазила несчастная. Ну, ничего, он все равно узнает рано или поздно. Все равно!
Я представил себе, как это все будет, и мне искренне, от души, его стало жаль. Как он будет переживать!
Но - сам виноват.
ГЛАВА VII. АНТОНЧИК ПЫТАЕТСЯ ВЫДВИНУТЬСЯ НА ПЕРВЫЙ ПЛАН. ИСТОРИЯ КАРАФОЛЬКИНОЙ ШИШКИ. АТАКА БАБКИ МОКРИНЫ. АТАКА ОТБИТА.
Неприятно было только то, что своим подвигом я подтверждал философскую теорию труса и предателя Антончика Мациевского. Вот он уже крутится и все время радостно восклицает:
- А что я говорил! А? Что я говорил! Человеческий дух не может исчезнуть просто так, без следа Он должен во что-то превратиться. Абсолютно! По законам физики! Что я говорил!
Выдвигает, видишь, себя на первый план. Червь! Ну, меня так просто не возьмешь.
- Ты бы, - говорю ему, вкладывая в свои слова как можно больше пренебрежения, - ты бы лучше рассказал людям, как меня ночью одного бросил, как ты струсил и не пришел. Теперь то ты герой!
Он сразу скапустился.
- Да я ... И что ... Я же говорил ... Меня мать не пустила ... Что я - виноват?
Ребята презрительно захмыкали. Антончик был уже не страшен. Он был уже устранен. Солнце моей неделимой славы засияло на небосклоне.
- Да что все на меня! - Скривил губу Антончик. - Карафолька вон Грише сказал вчера, что, наверно, ты аппарат украл, так ему ничего, а все на меня ... Так ...
- Как же ничего! - Улыбнулся Бардадым. - Он свое получил. Больше не будет на других клепать.
Карафолька покраснел, как помидор, отвернулся и, склонившись, стал чесать ногу (нога у него вишь зачесалась!)