Филип Дик
Всевышнее вторжение
Долгожданное время приспело.
Работа свершилась, пред тобою законченный мир.
Он был трансплантирован и уже живёт.
Таинственный голос в ночи.
ГЛАВА 1
Пришло время отдавать Манни в школу. У правительства имелась специальная школа. По закону получалось, что Манни не совсем обычен, а потому не может ходить в обычную школу, и тут уж Элиас Тейт не мог ничего поделать. Обойти этот закон было никак невозможно, потому что дело происходило на Земле, и тут на всём лежала тень зла. Элиас ежесекундно ощущал эту тень; вполне возможно, что ощущал её и мальчик.
Вот только Элиас понимал, что она такое, а мальчик, конечно же, нет. Шестилетний Манни был ребёнком крепким и симпатичным, но при этом выглядел как-то вяло, полусонно; можно было подумать (думал Элиас), что он не совсем ещё родился.
– А ты знаешь, какой сегодня день? – спросил Элиас.
Мальчик улыбнулся.
– Ладно, – вздохнул Элиас. – Многое будет зависеть от учителя. А что ты помнишь, Манни? Ты помнишь Райбис? – Он показал голографический портрет Райбис, его матери. – Посмотри на Райбис, вот она какая была.
Придёт день, и к мальчику вернётся память. Некий растормаживающий стимул, предопределённый собственной волей ребёнка, включит анамнезис – снятие амнезии, – и на него нахлынут воспоминания: его зачатие на CY30-CY30B, пребывание в утробе Райбис, когда та боролась со своим кошмарным недомоганием, путешествие на Землю, а может быть – даже и допрос. Находясь в материнской утробе, Манни помогал им троим – Хербу Ашеру, Элиасу Тейту и самой Райбис – своими советами, но затем произошёл несчастный случай – если, конечно же, это происшествие было случайным. И, как следствие, травма.
А как следствие травмы – забвение.
Они доехали до школы на местном монорельсе. Им навстречу вышел низенький мельтешливый человек, представившийся как мистер Плаудет; он кипел энтузиазмом и заявил, что хочет пожать Манни руку. Элиас Тейт ни секунды не сомневался, что этот человек работает на органы. Сперва они жмут тебе руку, думал он, а потом возьмут и придушат.
– Так это, значит, и есть Эммануил, – возгласил Плаудет, широко осклабившись.
В обнесённом оградой школьном дворе играли дети. Мальчик робко жался к Элиасу Тейту; было понятно, что он тоже хотел бы с ними поиграть, но боится.
– Какое красивое имя, – восхитился Плаудет. – А ты, Эммануил, ты можешь сам сказать своё имя? – спросил он, наклонившись к мальчику. – Ты можешь сказать «Эммануил»?
– С нами Бог, – сказал мальчик.
– Простите? – удивился Плаудет.
– На древнееврейском «Эммануил» значит «С нами Бог», – пояснил Элиас Тейт. – Потому-то его мать и выбрала это имя. Она погибла в воздушной катастрофе ещё до того, как Манни родился.
– А меня поместили в синтематку, – сказал Манни.
– Так что же, это и стало причиной… – начал Плаудет, но Элиас Тейт жестом призвал его к молчанию.
Покраснев от смущения, Плаудет начал листать тощенькую папку.
– Посмотри, посмотрим… Так значит, вы не отец этого мальчика. Вы его двоюродный дедушка.
– С его отцом некоторые трудности, он в криогенном анабиозе.
– Та же самая авария?
– Да, – кивнул Элиас. – Ему нужна пересадка селезёнки.
– Это не лезет ни в какие ворота! – возмутился Плаудет. – Чтобы за целые шесть лет не подобрать ничего подходящего…
– Я предпочёл бы не обсуждать смерть Херба Ашера при мальчике, – оборвал его Элиас.
– Но он знает, что его отец ещё вернётся к жизни?
– Конечно. Я задержусь в вашей школе на несколько дней, чтобы посмотреть, как вы тут управляетесь с детьми. Если мне не понравится, если ваша педагогика основана на физической силе, я плюну на все законы и увезу Манни домой. Насколько я понимаю, вы тут фаршируете детям мозги точно тем же дерьмом, что и во всех подобных заведениях. Это меня ничуть не беспокоит, хотя, конечно же, и не радует. Как только я решу, что школа меня более-менее устраивает, вы получите плату за год вперёд. Мне не хотелось приводить его сюда, но так велит закон. Я понимаю, – улыбнулся Элиас, – что лично вы тут ни в чём не виноваты.
Игровую площадку окаймляли заросли бамбука, свежий утренний ветер трепал их и раскачивал. Манни прислушивался к голосу ветра, сосредоточенно нахмурившись и чуть склонив голову набок. Элиас похлопал мальчика по плечу и попытался представить, о чём говорит ему ветер. Говорит ли он тебе, кто ты такой? Говорит ли он тебе твоё имя?
Имя, думал он, которого никто не должен произносить.
К Манни подошла маленькая девочка в белом платьице.
– Привет, – сказала она. – Ты новенький.
Бамбук шелестел и шелестел.
Хотя Херб Ашер умер и пребывал в криогенном анабиозе, у него тоже имелись проблемы. Годом раньше рядом со складским ангаром фирмы «Криолабс инкорпорейтед» поставили пятидесятикиловаттный передатчик. По причинам никому не ведомым криогенное оборудование стало принимать мощный УКВ-сигнал. Радиостанция специализировалась на так называемой бодрящей музыке, а потому Хербу Ашеру, как и всем его собратьям по анабиозу, приходилось денно и нощно слушать наглейшую музыкальную дребедень.
В настоящий момент беззащитных мертвецов поливали мотивчиками из «Скрипача на крыше» в переложении для струнного оркестра, что было вдвойне неприятно для Херба Ашера, пребывавшего в полной уверенности, что он ещё жив. В его замороженном мозгу мир простирался далеко за пределы холодильной камеры; Херб Ашер словно вновь находился на маленькой планете системы CY30-CY30B, где у него был прежде купол, в том критическом году, когда он впервые увидел Райбис Ромми, женился на ней, пусть это и было чистой формальностью, вернулся вместе с ней на Землю, был допрошен с пристрастием земными чиновниками, а потом, для пущей радости, погиб в авиационной катастрофе, происшедшей уж никак не по его вине. Хуже того, его жена погибла настолько подробным образом, что её было не оживить никакой пересадкой органов; робоврач объяснил Хербу, что хорошенькая головка Райбис раскололась на две приблизительно равные части – весьма типичная для робота лексика.
Хотя Херб Ашер и представлял себя вернувшимся в свой неземной купол, он не знал, что Райбис погибла, да он и вообще её не знал. Он жил ещё до того, как снабженец привлёк его внимание к жизни соседки.
Херб Ашер лежал на койке и слушал свой любимый альбом Линды Фокс. Он никак не мог понять, почему на её голос всё время накладываются звуки поганого струнного оркестрика, наяривающего мелодии из популярных бродвейских мюзиклов и всякую прочую белиберду второй половины двадцатого века. С техникой явно творилось что-то неладное. Возможно, когда он делал эту запись, ушла волна. Вот же мать твою, подумал он с почти физиологическим отвращением. Теперь мне придётся что-то там чинить. Это значило, что придётся слезть с койки, найти инструменты, выключить принимающее и записывающее оборудование, разобрать его – это значило, что придётся работать.
Не лейте слёзы, родники, Свою умерьте скорбь. Взгляните – солнце золотит Вершины снежных гор. Моё же солнце сладко спит, Не ведая о том, И лишь…
Это была лучшая её песня, песня из Третьей и Последней тетради лютневых песен Джона Дауленда, который жил во времена Шекспира и чью музыку Линда Фокс перекладывала для нужд современности.
Не в силах больше терпеть гнусную помеху, Херб Ашер нажал на пультике дистанционного управления кнопку «стоп». Эффект получился более чем странный: Фокс смолкла, а струнные остались. Херб Ашер вздохнул и выключил всю аудиосистему.
Но даже и теперь «Скрипач на крыше» в исполнении восьмидесяти семи струнных инструментов продолжал терзать ему уши. Слащавые звуки заполняли весь маленький купол, почти заглушая чавканье нагнетателя воздуха. Только теперь до Херба Ашера дошло, что он слушает эту мутотень уже целых – Боже праведный! – три дня.
Какой кошмар, думал Херб Ашер. В глубоком космосе, в миллиардах миль от Земли я вынужден бесконечно слушать пиликанье восьмидесяти семи струнных. Что-то тут явно не так.