Иногда Дарвин отдыхал, прикорнув на диване у себя в кабинете. Вечерами он азартно играл с женой в шашки, по-детски радуясь удаче и огорчаясь каждому проигрышу, или слушал, как она играет на рояле Бетховена и Генделя.
«Отец мой имел дар придавать праздничному отдыху особенную прелесть, которую на себе испытывали все члены семьи.
Огромная затрата сил в рабочие дни утомляла его до крайнего предела его терпения, поэтому, освободившись от занятий, он отдавался развлечению с чисто юношеским пылом и становился очаровательным товарищем во во всех забавах» (Френсис Дарвин).
У Дарвина было много друзей. Как и в юности, он умел находить их и дружить крепко, преданно и верно. Он даже в деревне Даун организовал пользовавшийся большим успехом «Клуб друзей» и тридцать лет без перерыва, до самой смерти, был в нем бессменным казначеем.
И в то же время он никогда не поступался ради дружбы своими принципами - и не только в научных спорах. («Мы всегда дрались беспощадно».)
Посвятив Ляйеллю свой «Дневник изысканий», Дарвин в следующем письме без обиняков пишет, как возмутили его путаные рассуждения друга о рабстве в только что опубликованной книге великого геолога о поездке в Америку.
Ответ Ляйелля, к сожалению, не сохранился. Но он поспешил признать правоту друга и покаяться. Это ясно из другого письма Дарвина, где он выражает удовольствие от того, что их дружба остается неомраченной, - но все же настойчиво напоминает: свои чувства отвращения к рабству Ляйеллю следовало бы выразить не только в письме к нему, но и печатно, публично...
С друзьями Дарвин больше общался в письмах. Оберегая его покой, они навещали его нечасто, стараясь не нарушать строгого распорядка. Но он всегда радовался им и любил во время долгих прогулок обсуждать с ними возникшие у него новые мысли, последние научные новости.
«Нельзя себе представить более гостеприимного и приветливого во всех отношениях дома, - вспоминал Гукер. - Устраивались продолжительные прогулки, возились с детьми, слушали музыку, которая еще и теперь звучит в моих ушах... Я помню задушевный смех Дарвина, его приветливость, его сердечное отношение к друзьям».
Не позже одиннадцати вечера дом затихал. Но нередко ученый проводил всю ночь без сна. Глубокая, звенящая тишина, царившая над полями и лугами, не приносила ему успокоения. Он то лежал с открытыми глазами, то садился в постели, страдая от невозможности заснуть. Мозг его продолжал обдумывать, взвешивать, рассуждать...
Не на ошибочном ли он пути? («Я часто думал о людях, преследующих химеру в продолжение, многих лет, и мысль эта заставляла меня дрожать в лихорадке. Я спрашивал себя: не предавался ли я всю жизнь фантазии?..»)
Замедляя работу и лишая по ночам сна, все чаще одолевали его и другие мысли. Чем глубже он продумывал раскрывающуюся перед ним новую картину мира, тем меньше в ней оставалось места для бога. («Я постепенно пришел к сознанию того, что Ветхий завет с его до очевидности ложной историей мира и с его приписыванием богу чувств мстительного тирана заслуживает доверия не в большей мере, чем священные книги индусов или верования какого-нибудь дикаря... Так понемногу закрадывалось в мою душу неверие, и в конце концов я стал совершенно неверующим».)
А капитан Фиц-Рой с горечью признается в одном из писем: оказывается, он специально настоял, чтобы на «Бигле» был натуралист, надеясь собрать с его помощью «дополнительные несомненные свидетельства божественного сотворения мира»... Какая ирония судьбы, что этим натуралистом стал Чарлз Дарвин!
Дарвин думал об этом, вспоминая, как в начале плаванья умилял капитана и смешил моряков постоянными ссылками на священное писание.
Какой путь прошел он за эти годы! Он стал другим человеком. И это далось ему непросто, нелегко.
Можно представить, какой удар нанесут его идеи капитану Фиц-Рою. А как отнесется к ним его любимый учитель - профессор Генсло, страшившийся изменений одного-единственного слова в каком-либо церковном догмате?!
Как огорчится Эмма, любимая жена, с детства привыкшая свято верить, будто мир сотворен и управляется всемогущим богом и пропадет без его священного покровительства?!
Не будем преуменьшать тревог и опасений Дарвина. Когда-то отец посоветовал ему перед свадьбой тщательно скрывать малейшие религиозные сомнения, если они вдруг возникнут: «ибо, - говорил он, - ему приходилось видеть, какое исключительное несчастье откровенность этого рода доставляла вступившим в брак лицам. Дела шли прекрасно до тех пор, пока муж или жена не заболевали, но тогда некоторые женщины испытывали тяжкие страдания, так как сомневались в возможности духовного спасения своих мужей...»