Это была опасность, конечно, вполне реальная. Дарвин не мог ее не страшиться. А он был тяжело болен, очень любил жену, дорожил семейным счастьем и собирался объявить всему миру, что бога нет вообще, природа прекрасно обходится без него, и доказать это!
Но с бессонными ночами еще можно было смириться. Хуже становилось, когда его начинали мучить кошмары, тошнота, сильные боли в желудке. Болезнь донимала его все сильнее. Он боролся с нею испытанным, единственно надежным средством - работой. («Главным моим наслаждением и единственным занятием в течение всей жизни была научная работа, и возбуждение, вызываемое ею, позволяет мне на время забывать, а то и совсем устраняет мое постоянное плохое самочувствие».)
Некоторое облегчение приносили поездки на лечебные воды, и тогда он спешил поделиться своей радостью с друзьями: «Процедуры удивительно поднимают тонус!.. Мне теперь позволено ежедневно работать два с половиной часа». («Во время моего пребывания в Мэре немного читал, был очень нездоров и скандально бездельничал. В результате я весьма основательно понял, что нет ничего более невыносимого, чем безделие».)
Впрочем, бездельничает он весьма относительно, всюду продолжая наблюдать и думать. И устает от бесконечных наблюдений, от вечной, не прекращавшейся ни днем, ни ночью непрерывной работы по осмыслению и анализу бесчисленных фактов: «Вчера я ходил немного за просекой, полтора часа и наслаждался. Свежая и, однако, темная зелень великолепных сосен, коричневый тон сережек на старых березах с их белыми стволами и пушистая тонкая зелень лиственниц представляли чрезвычайно красивый вид. Наконец я крепко заснул на траве и проснулся от хора птиц, певших вокруг меня; белки бегали по деревьям, и два дятла хохотали». («Это была самая приятная деревенская сцена, которую я когда-либо видел, и я нисколько не был занят размышлениями о том, как образовались какие-либо звери и птицы».)
Столько нужно было провести наблюдений, собрать и осмыслить фактов из самых различных областей биологии, что, конечно, эта гигантская работа подвигалась медленно. Тем более, если Дарвин брался за какую-нибудь проблему, он не успокаивался до тех пор, пока не изучал ее досконально, со всех сторон, до мельчайших подробностей.
И немецкий язык он все-таки одолел - по собственному трудоемкому методу: «...он изучил немецкий язык просто непрерывно пользуясь словарем, он говорил, что его единственный путь добраться в конце концов до смысла какой-либо фразы заключается в том, что он по многу раз подряд перечитывал ее» (Френсис Дарвин).
Работа шла медленно, и он сердился на себя: «Во всей Англии но сыскать такого злосчастного, бестолкового, тупого осла, как я, - плакать хочется от досады на собственную слепоту и самонадеянность».
Наследство, оставленное отцом, стремительно убывало. Семья росла, и денег не хватало. («Одиннадцать детей - святая Мария! Нешуточная забота на одну голову. Право же, я взираю на пятерых своих мальчиков как на нечто страшное, и сама мысль о выборе для них профессий мне ненавистна. Если бы твердо знать, что у них сносное здоровье... Но у меня вечное пугало - наследственная хилость».)
Но Дарвин работает так тщательно и неторопливо, словно нет у него никаких отвлекающих забот. В 1842 году на 35 страничках первой подвернувшейся под руку мятой бумаги он бегло набрасывает возникшие у него идеи ужасающим своим почерком. («Не знаю, может ли человеческое существо понять или прочесть эти бессовестные каракули».)
Это чисто рабочая запись, только для себя. Он ее никому не показывает, засовывает рукопись куда-то под лестницей в шкаф и забывает о ней. Там ее случайно найдут только через четырнадцать лет после его смерти. Набрасывая ее, Дарвин просто прояснил свои мысли, уточнил еще остающиеся темными места и занялся их обдумыванием.
Кажется, с причинами совершенствования и удивительной приспособленности видов он наконец разобрался. Помогли достижения селекционеров. («Я уверен, что все абсурдные взгляды происходят от того, что никто, насколько я знаю, не подходил к вопросу с точки зрения изменения под влиянием одомашнивания и никто не изучал всего, что известно относительно одомашнивания».)
В огородах и на полях, на фермах и голубятнях растения и животных изменяют, совершенствуют по своему желанию люди, умело применяя искусственный отбор. А в дикой природе то же самое делает отбор естественный - борьба за существование. Выживают лишь те, кто лучше приспособлен к данным природным условиям. Их потомство процветает и размножается. Неприспособленные беспощадно бракуются природой и погибают.