К счастью, главный научный труд его касался самых основных, коренных, мировоззренческих проблем. В него естественно входило решительно все, чем занимался даунский отшельник: и особенности строения усоногих рачков, и причудливые формы опыления цветов, и неожиданные связи между шмелями и морским могуществом Англии. («Я, как Крез, перегружен моим богатством фактов и думаю сделать книгу такой совершенной, как только могу».)
А сможет ли? Успеет? Позволит ли ему довести работу до конца усиливающаяся болезнь? Такие мысли все чаще мучают Дарвина, и в июле 1844 года он на всякий случай пишет письмо жене - как официальное завещание:
«Я только что окончил мой очерк теории видов. Если, как я думаю, моя теория будет принята хоть одним компетентным судьей, это будет значительным шагом вперед в науке.
Я пишу это на случай моей внезапной смерти, как мое торжественное и последнее желание...»
И дальше он деловито перечисляет тщательно продуманные указания, что надо будет сделать. Передать очерк «какому-нибудь компетентному лицу, дабы побудить его постараться исправить и расширить», для чего выделить 400 фунтов стерлингов и передать ему все черновые заметки и необходимые книги с пометками Дарвина.
Нужно найти хорошего редактора. Он наметил несколько кандидатов - кто согласится: Ляйелля, или профессора Форбса, или Генсло, или доктора Гукера. «Так как просмотр сносок и заметок будет скучной работой и так как поправки, расширения и изменения моего очерка потребуют значительного времени, то я передаю в вознаграждение сумму в 400 фунтов стерлингов, а также возможный доход за произведение...»
В доходе он явно сомневается.
Но это неважно, во всяком случае, теперь его совесть чиста. Он принял меры, чтобы его идеи не пропали для мира. Можно спокойно продолжать их уточнять и развивать дальше. («Хотя мне предстоит больше пинков, чем пенсов, я не откажусь, если только жизнь позволит, от своего труда».)
В это время сама природа вдруг словно решила помочь ученым - наглядно показать, как же происходит изменение видов.
До 1850 года в Англии встречались только светлые бабочки березовой пяденицы - под цвет лишайников на стволах деревьев. А позднее, как подметили натуралисты, в промышленных районах, где все черно от сажи и копоти, светлые формы бабочек совершенно исчезли, вымерли. Их сменили здесь бабочки с темной, почти черной окраской, лучше приспособленные для того, чтобы не попадаться на глаза своим врагам. Прекрасный пример естественного отбора!
Но можно ли назвать разновидность бабочек с темной окраской уже новым видом? Пожалуй, нет. Дарвин больше склонялся к тому, что такие разновидности только еще свидетельствуют о зарождении нового вида, говорить о его окончательном формировании еще рано. Для создания нового вида требуется много времени. Сколько? И когда именно разновидность можно будет признать уже новым видом? По каким признакам?
Как нелегко было разобраться в этих проблемах! («Описав серию форм, как отдельные виды, я рвал свою рукопись и делал из них один вид, снова рвал и делал их отдельными, а затем опять объединял... Я скрежетал зубами, проклинал виды и спрашивал, за какие грехи я осужден на такие муки?»)
Нет, не падало ему на голову никакое осеняющее яблоко, как будто бы, уверяет живучая легенда, повезло Ньютону. Хотя вполне возможно, иронически заметил К.А. Тимирязев, что со временем к этому мифическому яблоку «присоединится еще какое-нибудь стойло, открывшее Дарвину закон естественного отбора. Все это может быть и верно; но верно и то, что яблоко падало и до Ньютона, садоводы и скотоводы выводили свои породы и до Дарвина, - но только в мозгу Ньютона, только в мозгу Дарвина совершился тот смелый, тот, казалось бы, безумный скачок мысли, перескакивающей от падающего тела к несущейся в пространстве планете, от эмпирических приемов скотовода - к законам, управляющим всем органическим миром. Эта способность угадывать, ускользающая от обыкновенных умов, и составляет удел гения».
Передохнув, он снова брался за работу. Мог ли он обнародовать свои идеи, не найдя ответа на все эти вопросы?
К тому же время для высказывания этих идей было весьма неподходящим. Только что некто, пожелавший скрыть свое имя, выпустил книжку «Следы творения» (Дарвин скоро догадается, что написал ее шотландский публицист Чемберс).