Петерсен: «Уверен. Уверен, что не могу понять. И не хочу!»
Марино: «Мэтт, я отдаю себе отчет, что вам страшно об этом думать. Но попытайтесь. Представьте, что репетируете роль маньяка-убийцы. Каким он должен быть?»
Петерсен: «Не знаю! Я не хочу играть такого отморозка!» Тут голос Мэтта сорвался, и внезапно ярость, видимо давно уже накопившаяся у него на Марино, вырвалась наружу: «Не понимаю, зачем вы меня об этом спрашиваете! Чертовы копы! Это вы должны вычислить убийцу, вы, а не я!»
И он замолчал.
Пленка продолжала мотаться, но ничего, кроме кашля Марино и скрипа стульев, не было слышно.
Наконец раздался голос Марино: «Беккер, у вас случайно нет запасной кассеты?»
Неожиданно Петерсен (явно сквозь слезы) пробормотал: «У меня есть кассеты, но они в спальне».
«Мы будем вам очень признательны», — холодно произнес Марино.
Через двадцать минут Мэтт Петерсен стал рассказывать о том, как обнаружил тело своей жены.
Это был кошмар. Голос заполнил кабинет, и мое воображение разбушевалось не на шутку.
Петерсен: «Да, уверен. Нет, я не перезванивал. У нас с Лори это не было заведено. Я просто сразу поехал домой — нигде не задерживался, ни с кем не разговаривал. Репетиция закончилась, я сдал костюм и поехал. Было примерно полпервого. Я очень торопился — я ведь не видел жену целую неделю.
Я приехал около двух. Мне сразу бросилось в глаза, что в доме не горит свет. Я решил, что Лори уже спит. У нее очень напряженный график… был. Полсуток на работе, сутки дома. Кто такое выдержит? А в эту пятницу она работала до полуночи. А в субботу, то есть сегодня, должна была отдыхать… Завтра она заступила бы на дежурство в полночь — и до двенадцати дня в понедельник. Вторник — выходной, среда — дежурство с полудня до полуночи. И так все время.
Я сам открыл дверь и включил свет в гостиной. Все выглядело как обычно. И, знаете, хоть у меня в тот момент еще не было причин волноваться, я отметил, что свет в холле выключен. Лори всегда оставляла свет для меня, потому что я сразу шел в спальню. И если Лори не чувствовала себя совершенно разбитой — а это случалось редко, — то мы сидели на кровати, пили вино, разговаривали почти до утра, а потом спали до обеда.
В спальне меня сразу же что-то насторожило. Было темно, хоть глаз выколи, но я все равно почувствовал что-то неладное. Видимо, так чувствуют животные. И еще мне казалось, что в спальне какой-то странный запах. Я не мог понять, чем это пахнет, и это только еще больше смутило меня».
Марино: «Что за запах?»
Молчание.
Петерсен: «Сейчас. Я пытаюсь вспомнить. Запах был слабый, едва уловимый, но все-таки он был… Неприятный такой, похожий на аромат гнилых фруктов. Я не мог взять в толк, откуда он появился».
Марино: «Похож на запах пота или спермы?»
Петерсен: «Похож, да. Но все-таки это было что-то другое. Более сладкое, более противное. Причем этот запах сразу бил в ноздри».
Беккер: «А раньше вы что-нибудь подобное ощущали?»
Пауза.
Петерсен: «Нет. Кажется, нет. Запах был очень слабый, хотя, может, я его так явственно почувствовал потому, что в первый момент ничего не видел и не слышал. У меня из всех чувств работало только обоняние, и запах сразу ударил мне в нос. И я подумал… ну, то есть не подумал, конечно, это все произошло очень быстро, только в голове на мгновение мелькнуло: наверное, Лори что-то ела уже в постели. Что-то сладкое, вроде вафель с сиропом или оладий. Мне даже пришло в голову, что ее стошнило: она часто ходила в третьесортные забегаловки и покупала всякую жирную дрянь — могла и отравиться. Лори, когда нервничала, начинала есть что попало. А когда я начал ездить в Шарлотсвилл, она распустилась, постоянно ела сладкое и сильно располнела…»
Петерсен едва сдерживал рыдания.
«Запах был тошнотворный, будто Лори весь день пролежала в постели с отравлением. Я еще надеялся, что именно поэтому и свет был выключен».
Тишина.
Марино: «Мэтт, продолжайте».
Петерсен: «Я постепенно привык к темноте, но не верил своим глазам. Я разглядел кровать, но не мог поверить, что это наша с Лори кровать, потому что покрывало так странно свисало. И тут я увидел Лори. Она лежала в этой ужасной позе совсем голая. Я сразу все понял сердцем, а вот в голове страшная правда еще не укладывалась. Включил свет, и последняя надежда исчезла. Я выл, но не слышал собственного голоса, как будто вой бился в черепной коробке и не мог вырваться наружу. Мне казалось, что у меня сейчас голова лопнет и мозги брызнут во все стороны. Простыня была окровавлена, из носа и рта у Лори еще текла кровь. А потом я увидел ее лицо. Я не мог поверить, что у человека вообще может быть такое лицо. Будто маска. Будто издевательская гримаса судьбы…»