– Думай о хорошем, – увещевал меня Бертран не далее как сегодня. – Зато здесь никто не запрещает снимать фасад и никаких тебе проблем с разрешениями на съемку или парковку. – И он похлопал по собачьим саням 1915 года, к которым были привязаны наши чехлы.
Рауль, оператор, – на голове у него была ушанка, «уши» которой свисали, как у жизнерадостной гончей, – повернул сани, и мы увидели наши вчерашние следы. Снег по обе стороны оказался усыпан сотней черных камней. Я не имел ни малейшего представления, откуда они взялись. Было ощущение, словно я чем-то разозлил тех (кем бы ни были эти «те», нечто вроде небесной справедливости), кто решил закидать меня камнями. На базе один ученый сказал мне, что это, должно быть, метеориты, и мы вместе вернулись за ними. Не стану скрывать, я тайком прихватил один, когда узнал, что они могли блуждать по космосу 4,6 миллиарда лет. Я кинул эту красоту в рюкзак, чтобы привезти домой и положить как погребальную отметку на одно место, о котором помню всегда.
Скала Расколотое Яблоко
В ту ночь, как и в многие другие, после встречи в ManNan я лежал в постели, глядя на потолок, залитый светом уличного фонаря за окном. Я мог часами разглядывать розетку рококо в центре потолка, блуждать взглядом по ее замысловатым переплетениям, не делая ничего, только думая. О ней. В те смутные, мучительные часы я не мог смириться с мыслью, что они, несомненно, прошли весь путь до конца. Меня мутило, когда я представлял, что его старые руки ползают по ней, как два тарантула, и замирают на ее груди.
Временами я думал, что сойду с ума от мыслей об Эмбер и Стюарте, и только первые рассветные лучи спасали меня от ревности. В бурные ночи, когда ветер бился в окна, мои мысли иногда ожесточались. Я представлял, как мы идем под парусами «Санта-Катрины». Если только посильнее толкнуть плечом – ничего не стоит потерять опору на скользкой палубе и свалиться в бескрайнюю синеву. Она бы унесла Стюарта из виду… и из моих мыслей. Я даже обращался к высшим силам, просил их сделать за меня грязную работу: пусть Стюарт умрет от сердечного приступа, инсульта или чего-нибудь еще, что быстро избавит меня от него. По сути, я просил Бога стать соучастником моего преступления, предоставив мне что-то вроде дипломатического иммунитета.
Середина июня 1979 года
В последний раз, когда я куда-то пошел со Стюартом и Эмбер, это оказалось двойным свиданием в кино. Девушка, которую они взяли «для меня», была самой старой подругой Эмбер – «самой старой» в том смысле, что они вместе играли еще в песочнице и бегали на детской площадке. Когда я впервые взглянул на нее, застенчиво стоявшую возле кинотеатра, тело мое одеревенело. Не из-за нее на самом деле, а из-за встречи с Эмбер в таких обстоятельствах. Кэндис была тощей и узкобедрой. Светло-карие глаза, широкая улыбка – она выглядела милой, но глуповатой. И что, мне встречаться с ней? Да у нее зубы торчат как у лошади! Кэндис училась на медсестру, как Оливия. Этот факт, видимо, по мнению Эмбер, как-то объединяет ее подругу с моей бывшей, а следовательно, по неведомому мне правилу подмножеств, и со МНОЙ. («Ты учишься на медсестру? Ого, какое совпадение, прямо как его бывшая!»)
Все началось с натянутых улыбок. Мы вчетвером изучали афишу фильмов, которые тогда показывали, и я стратегически выбрал «От лет, не от котлет» по пьесе Роджера Холла. Это фильм о неверности, который «поднимал неудобные вопросы», например: «Надолго ли мужчина средних лет и молодая женщина вместе?» Еще в нем было об изменах (я прочитал обзор в газете). Конечно, жена Стюарта умерла, так что фактически он не изменял, но и женщину своих лет не искал, когда не стало миссис Ридс, правда ведь? Если Эмбер и увидела параллели, она этого не показала, а Стюарт, кажется, не уловил намека – да и с чего, у него же не было «возрастного пуза», так о чем беспокоиться? Кэндис тоже была не против посмотреть фильм: она из тех девушек, которые согласились бы даже на документальное кино о мотоциклах и их запчастях. И почему я никогда не влюблялся в податливых девушек вроде нее, ума не приложу.