Что бы ни случилось, важно быть готовым снимать, предупреждал нас Бертран, но этот величественный зверь застал всех врасплох и проскочил мимо, свободно и размашисто, прежде чем кто-либо отреагировал. Мы успели снять только его костлявую задницу. Рауль, пытаясь заставить лося повернуться к нам более величественной своей частью – головой, швырнул в него снежок и попал в бок. Дальше произошло невероятное. В три четких движения лось развернулся к нам. Не глядя ни на кого конкретно (пока что), он ударил копытом снег и, спотыкаясь под весом собственных рогов, кинулся на нас.
Пораженные, испуганные, мы бросились врассыпную, мы прятались за широкими юбками елок, как дети – за мать, когда отец пытается их наказать. Но только не Бертран. Сохраняя самообладание, будто съемочная площадка все еще под контролем, он вовсю командовал: «Eh! Du calme! Mais ça suffit!»[19] Увы, Бертран не был святым Франциском Ассизским, умевшим заговаривать животных, и его нежелание отступить, должно быть, взбесило лося. У меня до сих пор перед глазами стоят события как череда кадров: а) выражение «вот черт» на лице Бертрана, когда гигантский лось пошел на него; б) Бертран лежит, крепко прижатый к земле, как срубленная пихта; в) лось мстительно гарцует на нем, словно хочет потушить огонь, раздавив ногами (копытами?) безвольное тело Бертрана, а Бертран пронзительно кричит.
– Стой! – Я подбежал, бешено размахивая руками над головой. – Кыш! Фу!
Лось поднял голову посмотреть на меня, его тупые прикрытые глаза ничего не выражали, и я было подумал, что погибну здесь и сейчас. Лось бросился на меня, но, к счастью, остановился, будто просто хотел показать, кто в этих краях главный. Краем глаза я заметил, что Бертран воспользовался отвлекающим маневром и попытался уползти на локтях, волоча ноги, словно они частично парализованы. Потом съемочная группа дружно бросала в животное все, что попадалось под руку: лед, снег, катушки с пленкой, которые страшно шумели, когда ударяли лося по бокам, таким тощим, что ребра можно было пересчитать так же легко, как на скелете. С высоко поднятой головой он наконец гордо удалился.
Я так часто рассказывал эту историю за последние десять лет, что это сказалось на памяти. Чтобы не потерять детали, мой мозг со временем додумал, изменил и преобразовал эту историю. Так что прошу прощения, если за годы лось успел раздуться до размеров бельгийской тяжеловозной лошади, а его рога разрослись, как сосна Мафусаил. Бертран, который орал что-то невнятное, с течением времени начал возносить к небу кулак и заключать договор с Богом, только бы спастись. Его поврежденное ребро и довольно быстро зажившие ссадины преобразовались в несметное количество сломанных костей. Бертран был почти парализован, но, как в американских фильмах – чудо, не иначе! – встал на ноги и до сих пор пребывает в полном здравии. Возможно, воспоминание приобрело сюрреалистический характер, и я иногда задаюсь вопросом, было ли все это на самом деле. Но факт остается фактом, и именно это происшествие заложило между нами, Бертраном и мной, основу прочной, истинной и несомненной связи, как у братьев по оружию.
В ту ночь в хижине мы только и говорили о столкновении с лосем, хлопали друг другу, как героям, снова и снова воспроизводя детали, пока развернувшаяся драма не превратилась в дешевую комедию. Затем мы с Бертраном подлили еще глёга в кружки и решили выйти. Бертран хромал, и я подал ему руку, хотя он был слишком горд, чтобы принять помощь (я имею в виду, гордился своей хромотой и нес ее, как крест Виктории, не иначе). По дороге он сделал глоток горячего пряного вина, вытер бороду и стал рассуждать о том, где спрятаться завтра ночью, чтобы поближе подобраться к волкам. Мы заговорили о них и о том, как они находят пару на всю жизнь. Сам того не заметив, я рассказал Бертрану об Эмбер – так, как никогда не говорил с Беном и Каху, моими самыми близкими друзьями дома. Здесь, в этом мире, затерянном посреди безграничного белого, я почувствовал, что могу это сделать. Я рассказал, что у меня было чувство, будто знаю Эмбер лучше всех, рассказал, как не смог удержать ее и она досталась Стюарту, а ведь мы были созданы друг для друга. Бертран все понял. Он из тех, кто верит в настоящую любовь. Он женат на своей подружке со времен старших классов и сопереживал моей истории. Бертран мог казаться толстокожим, но такого большого сердца и доброго разума в целом свете не сыщешь.