Она нахмурила брови.
– У тебя нет причин чувствовать себя грязной. Боже мой, Эмбер, ты не сделала ничего плохого.
– Я знаю, но знать и чувствовать – разные вещи. – Она отвела взгляд. – Видеть, как Стюарт страдает, как ему становится все труднее есть, ходить в туалет… Это невыносимо.
Эмбер склонила голову и зарыдала, уткнувшись в ладони. Боже, как трудно было не обнять ее, но я решил, что лучше этого не делать, вдруг она воспримет это неправильно. Вместо этого я протянул ей коробку салфеток, она выхватила одну, затем другую и продолжила рассказывать, иногда в мельчайших подробностях, что здоровье Стюарта ухудшается по всем фронтам.
– Мне так жаль, что я вываливаю все это на тебя…
– Нет. Что ты. Для этого и нужны друзья.
Я помню, как спускался с ней по лестнице, на несколько шагов позади, чувствовал сильный запах ее травяного шампуня, смотрел на ее худую спину и удивлялся, как вообще кто-то мог поднять на нее руку. Выйдя на улицу, Эмбер посмотрела на меня. Ее лицо опухло, она хотела было сказать «пока», «увидимся» или что-то такое, но в преддверии сильной эмоции либо, может быть, на ее исходе она так и замерла с открытым ртом, не в силах проронить хоть слово. Эмбер закрыла рот, развернулась, она ушла, так и не произнеся того, что чуть было не произнесла.
В акациях шумно стрекотали цикады, будто вместе воспевали летний день, пока он еще длился. Я чувствовал запах океана в воздухе и ощущал, как он распространяется повсеместно, словно некая неутоленная тоска. Вдалеке гулко звонил колокол рыболовецкого судна и кричали чайки, взбудораженные вероятным уловом. Пора было жить, жить так, будто завтра не наступит, будто есть только сегодня, которое, если его не ухватить, в мгновение ока превратится во вчера и станет слишком поздно. Если бы только я… Но она уходила, и расстояние между нами увеличивалось с каждым ее шагом. Нас разделяло уже около двадцати шагов (или метров, или миль), когда она вдруг обернулась, то ли пошла, то ли побежала ко мне, приблизилась вплотную, почти грубо схватила мое лицо обеими руками и поцеловала в губы. Словно она наконец-то призналась: несмотря на все, что между нами произошло, она всегда любила меня не только как друга.
Но затем, через три секунды или около того, не то чтобы я считал, Эмбер отстранилась. Она была в шоке от того, что натворила. Прикрыла рот обеими руками.
– Этого не было, – произнесла она, задыхаясь.
– Да, не-бы-ло, – повторил я, пытаясь прийти в себя.
– Мы будем вести себя так, будто этого не было. Хорошо?
Следующее, что я осознал: я наблюдаю, как она снова уходит, словно это новый дубль на съемочной площадке. Не оборачиваясь, Эмбер села в маленькую экономичную «Тойоту», которую ей, наверное, легче припарковать в городе, чем большую для коляски Стюарта. Отъезжая, она посмотрела в мою сторону и нервно помахала рукой. Я подумал, что поцелуй этот никогда не повторится и что Эмбер просто поддалась минутной слабости.
Конец лета – осень 1983 года
Но я ошибся. Поцелуй стал той искрой, занесенной ветром, которая разгорелась и превратилась в лесной пожар, уничтожив жизнь, для которой этот лес был домом. Все произошло не сразу; вначале мы просто встречались в центре города выпить кофе, иногда пообедать, а потом просто погулять вместе – все равно где. И так вышло, что в следующий раз именно я сделал шаг и поцеловал ее. Мы были у парома и спустились по ступенькам к самым нижним, обросшим ракушками, когда на нас неожиданно нахлестнула волна. Поток закружился, наполняя холодом кроссовки и утяжеляя низ джинсов, а я поцеловал Эмбер, прямо в губы, как она меня тогда. Она не отвечала, но и не сопротивлялась. Я не чувствовал, что был вправе делать это, да и она, судя по всему, тоже: в конце концов, это же ей пришлось вернуться домой и смотреть ему в глаза. А еще один раз я держал ее за руку в пиццерии «Флориана пицца», когда мы выбирали начинку, сидя под ароматными колбасными сталактитами, подвешенными к потолку для сушки. Прогуливаясь по выставке, мы обнялись и на мгновение почувствовали, каково это – просто быть вместе, как другие люди. Иронично, что галерея называлась «Тайные художники», потому что мы сами чувствовали себя там как «тайные влюбленные».
А потом, и это было неизбежно в нашем возрасте, мы пошли дальше. Я был инициатором, мои поцелуи блуждали по ее щекам, бровям, шее, еще ниже, насколько она позволяла, к груди. В маленьких проходах между зданиями и магазинами мы целовались, я смотрел ей в глаза, а она в мои, и я был уверен, что она чувствовала, как сильно я хочу ее. Наши глаза практически слезились от долгого неудовлетворенного желания, и все же мы оба сдерживались.