В итоге дорога до Кембриджа заняла более двух часов из-за попавшего в аварию мотоцикла, скорой помощи, полиции, зевак… Пока мы еле продвигались, Эмбер сказала, поглаживая щеку кончиками волос:
– Знаешь, папа не был плохим человеком. Просто слишком много ответственности, слишком много людей, лошадей, вещей, и обо всем должен был заботиться он. Лошади были для него семьей, он кормил их, и они были счастливы, им было легко…
Она резко заправила локон за ухо и энергично вытерла рот тыльной стороной ладони.
– Ты не думай, будто он не любил меня и Дэнни. Любил. Поэтому и не хотел, чтобы Дэнни заклеймили за то, чем он занимается. Ведь это считается преступлением.
Она повернулась и посмотрела в окно. Я взял ее за руку.
– Они не разговаривали до самой его смерти. А что до моих чувств к папе, я не знаю… Временами я ненавидела его, но и любила тоже, невозможно перестать любить.
Она замолчала и отрегулировала вентиляцию, чтобы холодный воздух дул ей в лицо с полной силой, а затем впервые рассказала о финансовом положении своей семьи.
– Все, что они заработали за эти годы, конечно, принадлежит им обоим. Просто в те времена было проще записать все на папино имя. Они были женаты, господи боже, а теперь маме приходится доказывать право на собственный дом и банковский счет, и это мерзко. И на что ей жить, пока она не пройдет через все эти дурацкие суды и инстанции? Ей повезло, что у нее есть я, – помогаю ей с адвокатом и всем необходимым для поддержания конюшен, но, если старшие дети Стюарта когда-нибудь узнают об этом, они лопнут от ярости.
Вентиляция работала на пределе, но Эмбер все равно опустила окно, чтобы еще больше воздуха дуло ей в лицо.
К тому времени, как мы приехали на ферму, кобыла лежала на боку, и роды, похоже, уже были в самом разгаре. Меня восхитило, как Эмбер без промедления подошла к такой крупной лошади – темно-коричневой с черными гривой и хвостом. Она, наверное, весила целую тонну. Кто знал, как лошадь отреагирует на незнакомца – меня. Одного удара этих копыт было бы достаточно, чтобы сбить человека с ног, но моя гордость взыграла, и я подошел к ним, готовый засучить рукава, если понадобится.
– Все хорошо, девочка, все хорошо, – успокаивающе сказала мама Эмбер, заправляя локон гривы за подергивающееся ухо лошади и поглаживая ее гладкую коричневую шею. Хвост, как я заметил, уже был обмотан бинтом, видимо, чтобы не мешал. – Давай, кра-сот-ка.
Неожиданно из-под хвоста лошади что-то вытекло, и меня слегка замутило. Кобыла фыркнула, с трудом поднялась и опустила морду к голой земле – ни единой травинки. Губы лошади двигались, отрывая пучки несуществующей травы, и эта пародия на саму себя выглядела жутко. Миссис Диринг что-то ободряюще говорила, и вдруг кобыла замерла и завалилась на бок, будто у нее отказали ноги. Бедняжка выглядела полумертвой. Тогда миссис Диринг опустилась на колени у кобылы и, казалось, заговорила прямо с жеребенком внутри.
– Хватит медлить. Давай. Выходи! – приказала она твердо, но беззлобно.
Эмбер ласково обняла мать.
И тут кобыла издала глубокий звук, наподобие раскатов далекого грома, который становился все ближе. Спустя, казалось, целую вечность показались длинные ноги жеребенка.
– Тише, тише, девочка… – успокаивала лошадь миссис Диринг, а потом добавила, обращаясь к Эмбер, наблюдавшей за происходящим: – Смотри, он будет серым. Кто бы мог подумать? Ну, ну. Давайте покончим с этим. Они оба устали, да и я тоже.
Выражение лица миссис Диринг было сосредоточенным. Несмотря на многообещающее начало, жеребенок не продвигался, и, честно говоря, на это было трудно даже смотреть. Его ноги, худые и белые (почему-то в лошадином мире белый цвет называют серым), торчали из кобылы, как кости.
– Осторожно, мама! – неожиданно предупредила Эмбер, и я не понял, что она имеет в виду. Ее мама может пораниться или, наоборот, поранить лошадь? Миссис Диринг начала ловко вытаскивать жеребенка, инстинктивно понимая, когда нужно действовать мягко, а когда с большей силой. Она была настоящим профессионалом, очень хорошо с этим управлялась, и в конце концов жеребенок вылез наружу. Его ушки свисали вниз, грязно-белая шерсть вся мокрая. Живот кобылы впал, кожа болталась, хотя, когда я отметил это, Эмбер только усмехнулась и сказала, что так и должно быть, со временем все придет в норму.
– Разве это не умопомрачительно? Разве не чудо? – спросила Эмбер, почти по-детски радуясь. – Еще час, и он встанет на ножки, а меньше чем через два уже пойдет рысью, полностью готовый к жизни! Намного быстрее, чем у нас!