В общем, вот место, где ты остановился, считая, что это конец твоих записей. Я не часто бываю серьезен, но сейчас я абсолютно серьезен. Для тебя это уже не точка возврата, а точка невозврата. Я скажу это только один раз. Ты должен закончить начатое и идти туда, куда нужно, обратной дороги нет. Ты задолжал дочери правду, Грейси имеет полное право знать, кто она. Дочь будет любить тебя еще больше, зная, что может полностью доверять, после того как ты открылся, и только так ты сможешь узнать, насколько в свою очередь можешь доверять ей. Я хочу сказать, что, только показав ей истинное «я», ты сможешь узнать ее истинное «я». Она полюбит тебя, какой ты есть, а не каким притворяешься, и это будет в тысячу раз лучше. Не беспокойся, все будет хорошо.
Возможно, когда-то я был наставником, но теперь считай меня своим давним верным другом, который с тобой и в горе, и в радости.
Бертран
P. S. Никогда не благодари меня и даже не заговаривай об этом. Скажем так: я вернул старый долг. За лося.
Лось
10:45 утра, 27 февраля 1991 года, день отъезда
Это снова я, твой отец. Не представляешь, что я пережил, когда вышел один, без ведома группы, навстречу порывам ветра в приглушенный свет белой полярной ночи. Ничем не нарушаемая тишина была такой, что даже издаваемые мной звуки – дыхание, шаги – пугали меня. Я быстро поднимался по склону, без конкретной цели в голове, у меня было только неясное представление о месте, где я смогу уединиться. Я держался в стороне от путей, обозначенных как красными и зелеными, так и черными флажками, которые сигнализируют об опасности. Прокладывал себе дорогу до тех пор, пока не почувствовал, что нахожусь в нужном месте, оно словно ожидало меня. Должно быть, это было связано с тем, что здесь несколько заснеженных склонов сходились вместе, а хребет, расположенный чуть дальше, немного защищал от ветра, поэтому с поверхности сдувался лишь тонкий слой снега и тут же наносился новый.
Затем, думая о том, что собираюсь сделать – уничтожить записи о такой значительной части жизни, моей и самых дорогих мне людей, – я засомневался, но должен был прогнать все мысли. Я стянул рукавицы и разорвал дневник. Оказалось труднее, чем я думал, когда планировал порвать листы на мелкие кусочки. Но я должен был это сделать. Как бы я ни колебался и какую боль ни испытывал, я знал, что это к лучшему. Конфетти из бумаги хорошо смешивалось со снегом и должно было вот-вот исчезнуть, как только ветер унесет большую его часть. В то же время я знал, что оно всегда будет хранить никому не известную правду о нас, даже когда обрывки разнесет и разметает по всему замерзшему континенту.
Когда я вернулся к бледно-зеленым зданиям базы, снег оставил легкий отпечаток на всем, такой же нежный, как пушок. Несколько мгновений я, практически полностью заледеневший, стоял у дверей проходной, пытаясь сбить с ботинок снег. Я больше не чувствовал ни ног, ни ступней, только боль в каждой косточке и зубах до самых корней. Затем я с трудом пробрался внутрь, обратно по туннелю, соединяющему здание с бараком, обратно в спальню, где стоит спертый воздух из-за слишком большого количества людей в слишком маленьком пространстве. Стараясь не споткнуться, я переоделся в пижаму. Ступив на нижнюю койку, чтобы перебраться на верхнюю, заметил, что Бертрана нет, – вероятно, он уже встал и ушел готовиться к сегодняшнему дню. Это не помешало мне натянуть тяжелые одеяла до ушей и в этой узкой, вызывающей приступ клаустрофобии нише заснуть самым глубоким, самым целительным сном за последние годы.
Проснувшись, я умирал от голода и был рад увидеть на кухне Бертрана в красном лыжном комбинезоне. Бертран готовил сытный завтрак для парней, которые, как и я, проспали и пропустили горячий завтрак по расписанию. В воздухе витало волнение, потому что мы уезжали. Сумки, рюкзаки и снаряжение уже были собраны ранними пташками, наши стулья стояли у стены. Бертран не сторонник легкого питания перед поездкой, он любит обильные завтраки и может наслаждаться ими без чувства вины, не беспокоясь о своем пузе, особенно если ему удается впихнуть в других столько же еды. Однако в то утро, к его разочарованию, все взяли только миски с хлопьями. Парни отказались «наполнить свои баки» (так Бертран любит называть прием пищи), потому что вчера вечером переборщили с едой и выпивкой в честь окончания съемок. Однако я без проблем позволил Бертрану от души угостить меня вареными яйцами (их вымочили в оливковом масле перед тем, как доставить сюда, чтобы они дольше сохранились) и замороженными сосисками, которые он успел превратить во что-то вкусное на сковороде. Кофе, сахар, сгущенное молоко.