— Нет уж, давай проще, и без намеков.
— Ох, хорошо, — согласилась Линда со смешком. — Итак, ты возвращаешься в понедельник.
Когда Кеннет вернулся домой этим вечером, он совершенно ясно представлял себе, что увидит. Эллен обещала помочь ему во всем разобраться, теперь она с этим покончила, и у нее нет никаких причин оставаться. К тому же она сама сказала ему, что уезжает. Они даже попрощались. Но он также знал, что до следующей среды никаких интервью у нее в Калифорнии нет. Если бы она захотела, то могла бы остаться с ним до вторника, и какая-то часть его очень желала, чтобы так и случилось, чтобы она изменила свое решение или была просто не в настроении куда-либо ехать сегодня.
Он стряхнул с себя пиджак и повесил его в гардероб. Повернувшись к кухне, он учуял какой-то вкусный запах, похожий на запах жареного мяса, и тут же его сердце как будто остановилось, а затем забилось с удвоенной скоростью.
Она была здесь.
— Привет, Кен, — сказала она, когда он на подгибающихся ногах вошел в кухню.
Первым его желанием было сгрести ее в объятия и расцеловать. Но вместо этого он застыл на месте, потрясенный ее видом. В узких джинсах и простом солнечно-желтом топике, с распущенными волосами, она выглядела изумительно. Соблазнительно. Совершенно. Каждая клеточка тела Кеннета стремилась к ней навстречу. Каждый атом его мужской сущности жаждал заняться с ней любовью. И он хотел только одного: чтобы она осталась с ним навсегда.
Но в этом-то и состояла проблема. Он не хотел удерживать ее навсегда. И он отчетливо понимал это. И к тому же он не мог позволить себе еще раз потерять самообладание. Именно это является причиной любого страдания. Если бы он мог себе представить их отношения не в плане взрывной страсти, а в виде удобной, тихой любви, то он попробовал бы себя убедить в том, что это возможно. Но, насколько он видел, у их взаимоотношений существовало только одно продолжение — ведущее прямиком к сокрушительному, испепеляющему окончанию. А если эти отношения должны убить его, лучше от них вообще отказаться и сделать это как можно быстрее, пока он еще способен сопротивляться.
— Угадай-ка, что я тебе скажу!
Он с тревогой уставился на нее.
— Что?
— Я не уезжаю!
Его сердце остановилось.
— Ты не уходишь с работы? Ты не уезжаешь в Калифорнию? Или ты не уезжаешь из моего дома? Что?
— Я не ухожу с работы. Не еду в Калифорнию. Но я съезжаю от тебя.
Теперь ему показалось, что кровь застыла в жилах. Он нервно прочистил горло.
— Не понимаю.
— Я сегодня говорила с Линдой. Я сказала ей, что решила не уезжать. И она согласилась вернуть меня на работу.
— Но мне казалось, что ты не хотела, чтобы кто-нибудь знал… — Он умолк и провел ладонью по затылку. — Ничего не понимаю.
Она мило улыбнулась.
— Именно так я и думала. Я хочу, чтобы никто ничего не понял. Я не собираюсь сочинять, просто скажу всем, что с Калифорнией у меня ничего не вышло, и оставлю им возможность строить какие угодно предположения.
— Да, ты всех сильно озадачишь…
Когда она подтолкнула его к столу, на который она выставила будничную посуду, но украсила толстым кувшином с простыми маргаритками, он послушно подчинился. И с большой радостью, потому что ноги у него были как ватные. Он хотел было спросить ее, а что же такое произошло, что все это значит, но не стал. Вместо этого он взял в руки вилку и склонился над тарелкой, которую она поставила перед ним. Ростбиф, картофельное пюре, морковь, зеленый горошек.
— Выглядит замечательно.
— Спасибо. Я ведь прекрасный повар. Он бросил на нее скептический взгляд.
— Никогда бы не подумал.
— Потому что я хорошенькая? — поинтересовалась она и улыбнулась, наблюдая, как он берет в рот первый кусок.
— Да… нет, — пробормотал он, окончательно теряя всякое понимание. — Нет. Ты ведь профессионал в своей области, на работе, и я подумал, что это просто невозможно — вдобавок быть профессиональной домашней хозяйкой.
— У многих людей сразу несколько талантов, — сообщила она, подавая ему корзинку с итальянским хлебом.
— Что, и это ты тоже испекла сама?
— Ну нет, это я купила. Это еще один мой талант — я всегда знаю, где лучше всего покупать.
— Н-да, это точно.
Они ели молча не больше минуты, а потом она небрежно сказала:
— Знаешь, Кен, в том, что ты видишь во мне не только свою помощницу, нет ничего дурного.
Он разорвал кусок хлеба на две части.
— Я знаю.
— Вот и хорошо. Тогда не смущайся этого.