— Логично… И в архитектуре, значит, разбираетесь, Миледи… И швец, и жнец, и на дуде игрец…
— Не преувеличивайте, Милорд, — возмутилась я.
— Ничуть… Чувствуются Громовские замашки: перфекционизм — наше всё… — задумчиво проговорил Кирилл Андреевич.
— Не наговаривайте на дедушку, пожалуйста. У него не замашки, а цели.
— Ну, да, конечно…
— И в архитектуре больше разбираюсь не я, а подруга!
— Стоцкая?
— Нет, не Маша.
— Значит вторая. Их же у тебя всего две.
— Да. Вторая… В прошлом году я помогала ей с чертежами… Она готовилась к поступлению и занималась по какой-то навороченной программе. Как-то ей лень было читать материал, а выполнить задание было нужно… В общем, она попросила меня их изучить и вкратце ей пересказать. Я прочитала, запомнила и рассказала… Но всё равно мы тогда ошиблись в расчетах… Именно в пропорциях фундамента и ошиблись, понимаете?
— Понимаю, — ответил Орлов, как ни странно, внимательно выслушавший мою болтовню. И, помолчав, объяснил: — Здание стоит в низине. Возможны подтопления. Имело смыл сделать фундамент повыше.
— Странно… В кадре она не просматривается… Ландшафт относительно ровный. Холмы — да, присутствуют… Но в некотором отдалении…
— Что еще заметила?
— В самом здании Дома отдыха? То есть Базы?
Он молча кивнул. А я поделилась:
— Я бы предположила и наличие четвертого этажа… Но хода туда тоже нет. Лестница ограничивается третьим… Ну и так — по мелочи: некоторые стены превращаются в двери. Как в том же ресторане, например… Интересно, сколько таких стен всего? Хотя нет, не интересно.
— Почему?
— Лишняя информация. Гораздо интереснее, что творится в моем номере.
— А с ним-то что не так?
— В нём появляются и исчезают предметы мебели. И не только… Вот где, например, тумбочка, которая стояла рядом с кроватью в вечер моего заселения?
— Стоит на месте. Соблаговолите взглянуть налево.
— Стоит, да не та!
— Вот как? И в чем же разница?
— У той был небольшой дефект на задней стенке. Скол или мелкая такая зазубрина. Об неё ремешок моего сотового зацепился. А у этой — ничего подобного нет.
— Во внимательности тебе не откажешь…
— Я давно занимаюсь фотографией. Научилась наблюдать и фиксировать необычное. Зачем тумбочку заменили?
— Сама же говоришь, на задней стенке имелся скол. Непорядок.
— Не стоило заморачиваться. Я все равно ею не пользуюсь.
Избегая острого взгляда Кирилла Андреевича, от которого вдруг захотелось поежиться, я огляделась по сторонам и заметила…
— Вот что это там, например?
— Где?
— На подоконнике, рядом с которым вы недавно стояли и о чем-то размышляли! — обвинительным тоном заявила я. — Утром этого здесь точно не было!
— А это… Это парик, — как-то нехотя ответил он. Так обычно отвечает дед, когда я подлавливаю его на чем-то провокационном.
Глава 7 Первая встреча
— Парик? А он то тут зачем?
— Молодец, — похвалили меня, — Внимание фокусируешь.
— Вот говорю же — любитель дергать за веревочки… — в недоумении прошептала я. И спросила: — Какие еще заначки у вас припрятаны?
— Не торопите события, Миледи. Всему свое время, — ответил он и заговорщицки подмигнул.
— Покажите реквизит, — просьба моя больше походила на распоряжение. Видимо, от того, что любопытство разгорелось не на шутку и терпения ждать объяснения было практически на нуле. — Пожалуйста, — всё же смягчила я тон. И нетерпеливо добавила: — Неспроста же он тут появился!
— Верно. Неспроста, — ответил мой «мучитель», не без удовольствия наблюдая за моим нетерпением.
Он неспешно выбрался из кресла и направился к подоконнику. Подхватил белокурую штуковину и в той же манере подошёл ко мне. И вдруг ловко подкинул парик в мою сторону. Я и глазом моргнуть не успела, как волосатая «посылка» пулей просвистела расстояние между нами и шлёпнулась прямо мне в руки, заставив инстинктивно вонзить пальцы в упругую шелковистость этого небольшого белокурого «коврика». Он приятно холодил ладони и вдруг показался мне отдаленно, но навязчиво знакомым. Будто когда-то я уже прикасалась к нему. И даже держала в руках. Так же цепко, как сейчас.
Перед глазами неожиданно пронеслась вспышка. Яркая, мимолетная, как комета из детства, напрягающая память настолько, что я ощутила ломоту в висках. А следом я почувствовала нечто прочное, стягивающее, словно мне на голову натянули леску. И леска эта обручем сковала голову. Ощущения эти были для меня в новинку. Никогда раньше я не чувствовала от воспоминаний столь явного физического дискомфорта. Поэтому сжала зубы и прикрыла веки, очень надеясь, что эта скованность пройдет.
Долго ждать не пришлось: невидимый обруч будто резко слетел, напряжение в висках ослабло, а перед прикрытыми глазами замельтешило нечто отдаленно знакомое. Мелкими, едва различимыми квадратиками это самое нечто принялось складываться в осмысленную, хоть пока и нечеткую картинку, очень смахивающую на голографическую. Как в испорченном телевизоре, слегка потрескивая, она то проявлялась перед моим внутренним взором, то гасла. Я подняла потяжелевшие веки, чтобы как-то помочь невидимому «мастеру» скорее устранить «неисправность». Помогла: кадры перестали мигать. Теперь они прорисовывались с более четкими контурами, будто чья-то невидимая рука выводила их на холсте остро заточенным простым карандашом. Закончив с набросками, рука эта принялась четче прорисовывать сам «рисунок», а я завороженно наблюдала за тем, что всё четче и четче проявлялось в пространстве перед глазами.
Это было какое-то тесное помещение. Оно чем-то напоминает чулан, в который почти не проникает света… Не проникает, потому что его загораживают чьи-то плечи. Их хозяин видится мне дядькой Черномором, о котором мы с дедушкой недавно читали. Только он неправильный Черномор, потому что без бороды. Он — такой большой и важный. Сидит прямо передо мной и тянет ко мне руки. А я уворачиваюсь, чтобы не схватил. Пытаюсь забиться в угол. Спиной чувствую прохладную жесткость стены и понимаю: глубже пролезть не получится. А дядькины руки… Они такие длинные! Длинные и вездесущие. Я знаю, что означает это слово. Вездесущие — это когда повсюду. Мне дедушка объяснил, когда мы играли в догонялки. Вот и у Черномора такие же вездесущие руки, как у дедушки. Мне кажется, они дотянутся куда угодно и вытащат меня хоть из этого чулана, хоть из глубокой ямы, хоть со дна океана. Откуда угодно. Я понимаю это по взгляду хозяина этих ручищ. Он смотрит прямо мне в лицо. Так говорит дедушка. Я знаю, что эту самую сырость нельзя разводить даже, если больно ушибла коленку и течёт кровь.
«„Никогда не разводи сырости, — часто говорит мне дедушка. И добавляет: — Лучше думай и принимай решения“».
Я еще не очень хорошо понимаю, что значит «принимай решения», но уже крепко—накрепко запомнила: если расшибла коленку, нужно быстро остановить кровь ваткой. И помазать йодом. Но лучше — зеленкой: она не щиплет, но долго не стирается. Поэтому Эрик посмеялся надо мной и назвал лягушкой. Эрик гадкий, он мне не нравится, поэтому не хочу о нем думать. Лучше буду смотреть на дядьку Черномора. Как он сюда вошел?
Наблюдаю за ним и вижу, что он следит за каждым моим движением. Как Китти, когда я прячу от нее колесико колбаски. Она всегда находит его. Папа говорит, что находит она потому, что я еще не научилась как надо прятать вещдоки. А дедушка с ним не согласен. Он говорит, что Китти идет по следу. Потому что у нее нос лучше моего. Я с дедушкой согласна: конечно, нос у Китти лучше, ведь у нее есть усы, а у меня усов нет.
Я устала сидеть согнувшись. Колено ноет. Ступни покалывает иголочками. Хочется встать в полный рост и размять ноги… Но я не могу — и так почти касаюсь головой потолка чулана, сидя на корточках. Как и дядька с умными глазами напротив меня.
«Вылезай!» — вдруг требует он, но не касается меня. Хотя мог бы — руки у него длиннющие! А ладони — совсем рядом. Я даже чувствую их тепло. Голос у дядьки низкий… Бархатный… Переливистый… Как будто мурчащий. Только не как у моей Китти, а как у льва, в гости к которому мы заглянули, когда недавно были с дедушкой в зоопарке.