Эта рукопись, хранившаяся в Румянцевском музее, содержала и описание чертежа первой карты Сибири. Долгое время сам чертеж считался утерянным до тех пор, пока его не отыскал Норденшельд в Стокгольмском государственном архиве, с надписями, переведенными на шведский язык. В Швецию этот чертеж попал через посредство Класа Иоганна Прютца, состоявшего при шведском посольстве в Москве в 1668–1669 годах. Прютц записал в своем дневнике: «Приложенную ландкарту Сибири и пограничных с ней стран я скопировал 8 января 1669 года в Москве настолько хорошо, насколько это было возможно сделать с плохо сохранившегося оригинала, данного мне лишь на несколько часов князем Иваном Алексеевичем Воротынским, с тем чтобы я ее только посмотрел, но отнюдь не счерчивал». Вторая копия была снята Кронеманом, который писал: «Карту всех этих стран и Сибири до Китая, которую прислал недавно по указу Его Величества Тобольский воевода Годунов, показали и мне, и я снял копию, получив позволение продержить у себя ее одну ночь».
Была еще копия, снятая шведским офицером Эриком Пальмквистом, а в одном из частных архивов отыскалась карта графини Воронцовой-Дашковой, в которой оказался и вышеупомянутый чертеж П. Годунова на русском языке. Следует вспомнить еще карту Витсена, приложенную к его труду «Северо-Восточная Татария». Витсен считался особой, близкой к Петру Великому, и потому его карта считалась копией русских официальных карт, которые, по мнению ученых, считались окончательно утерянными для науки.
Как карта Гесселя Герритса, составленная по автографу царевича Федора Годунова, она почиталась копией большого чертежа, ибо царевич не мог не пользоваться официальными данными, так и в основу карты Витсена были положены считавшиеся утерянными чертеж Петра Годунова и чертеж Сибирской земли Ремезова 1672 года. Карта Витсена представляет синтез обоих документов. Уже при императрице Екатерине II, в 1792 году, выходит новый Атлас: «Российский атлас из 44 карт состоящий и на 42 наместничества Империю разделяющий». Атлас был гравирован и напечатан в типографии при Горном училище, которая с 1791 года управлялась графом Мусиным-Пушкиным. Как мы видим, с одной из этих карт, в том числе и с копией с карты царевича Федора, Пушкин вполне мог ознакомиться как в лицейские, так и в последующие годы.
В Михайловском, оскорбленный и отверженный, Пушкин ищет утешения в работе, размышляет над историей государства Российского, примеряет к себе самому судьбу великих изгнанников прошлого и всерьез подумывает о выезде за пределы империи. Михайловскому узнику становятся особенно близки и понятны непокоренные герои: возвысившие голос против грозных властителей Семен и Андрей Курбские, ушедший от правежа и плахи в Сибирь Ермак, отправленные по облыжному обвинению в сибирскую службу предки рода Пушкиных. И как результат раздумий над их деяниями и судьбами, в написанную опальным поэтом трагедию о царе Борисе, вопреки исторической правде, введены князь Курбский и Остафий Пушкин, на самом деле участия в описанных событиях не принимавшие.
Мысль о сопротивлении насилию и злу бродила в голове оскорбленного несправедливостью Пушкина и не могла не появиться в трагедии. В сцене «Краков. Дом Вишневецкого» поэт сводит вместе одного из своих предков Гаврилу Пушкина и Курбского. Вот выдержка из текста:
«Самозванец:…Но кто, скажи мне Пушкин, красавец сей?
Пушкин: Князь Курбский!
Самозванец: Имя громко! (Курбскому). Ты родственник казанскому герою?
Курбский: Я сын его…
Самозванец: Великий ум! Муж битвы и совета! Но с той поры, когда являлся он, своих обид ожесточенный мститель, с литовцами под ветхий город Ольгин, молва о нем умолкла.
Курбский: Мой отец в Волынии провел остаток жизни, в поместиях, жалованных ему Баторием. Уединен и тих, в науках он искал себе отрады…»