нал, он нервно мял одеяло и сжимал зубы, а потом укры¬
вался с головой и лежал, не произнося ни слова. Марсе-
лина привыкла к мрачному молчанию кума, который не
раскрывал рта с той самой минуты, как она сообщила
ему о смерти Франсиски. Она сделала для сержанта все,
что могла, и радовалась, что он выжил. Больше она ниче¬
го не могла сделать. У нее и без того хватало хлопот с
детьми. Они росли здоровыми и крепкими, но сама она
стала худая, как щепка, кожа да кости: дети, как пиявки,
высосали из нее все соки, пока сна кормила их грудью.
Порой напоминая волчицу, стерегущую детенышей, она
любовалась ими, гладила их своими шершавыми руками, го¬
ворила с ними на своем грубоватом языке, вкладывая, од¬
нако, в свои слова столько нежности, что они звучали лас¬
ково. Она не делала никакого различия между детьми, и
* Мохарра — короткий широкий нож,
34
именно поэтому ей было больно вспоминать ту минуту,
когда она в первый раз показала Сории его сына.
— Посмотрите, кум, что за красавчик... Весь в покой¬
ницу... Потому я и назвала его Франсиско.
Сория отвернулся от ребенка и хрипло сказал:
— Еще чего не хватало—Франсиско!.. К чему это?
Чтобы напоминать мне, что из-за него умерла мать?
Этот упрек ошеломил Марселину. Она крепче прижала
ребенка к груди, как бы защищая его от злобы отца.
— Боже мой, а чем же виноват младенец?.. Он ро¬
дился, вот и все... Я назвала его Франсиско, а своего на¬
звала Сеферино: обоих в честь покойников. Если вам
это не нравится, будем звать его Панчо, это ведь то же
самое.
Сория пожал плечами, давая понять, что ему все рав¬
но. Неприязнь отца лишь усилила ее привязанность к
приемному сыну. Но, хотя отношение кума к ребенку ка¬
залось ей несправедливым, она перестала называть его
Франсиско, рассудив, что сойдет и Панчо.
Со временем Марселина убедилась, что ласку, в кото¬
рой Сория отказывал собственному сыну, он щедро дарил
Сеферино. Обычно, когда подавали сигнал на обед, она
шла за едой, оставляя детей под присмотром раненого.
Возвращаясь, она находила Сеферино на руках сержанта,
тогда как Панчо лежал на прежнем месте. Вначале нелю-_
бовь отца к сыну раздражала ее, но потом она решила де¬
лать. вид, что ничего не замечает.
Доктор Лескано лично следил за изготовлением косты¬
лей, предназначавшихся для Сории, когда он встанет с
постели. И он же, когда сержант, вооружившись ими, сту¬
пил на пол, принялся энергично командовать:
— Не бойся, иди!.. Ну, ну, вперед!..
Сория, налегая на костыли, неуверенно переставлял но¬
ги, как ребенок, делающий первые шаги, и наконец упал
на скамейку, отдуваясь и обливаясь потом. Отдышавшись,
он глухо спросил:
— Скажите правду, доктор: мне придется так ма¬
яться всю жизнь?
— Нет, сержант,—твердо ответил Лескано.—Только
некоторое время. Сначала вы бросите один костыль, потом
другой, и будете обходиться палкой.
У Сории не разгладился нахмуренный лоб и не пере¬
стали ходить желваки на скулах: его терзала тревога, не
оставлявшая его все время, пока он был прикован к по¬
стели.
— А смогу я ездить верхом? — спросил он опять, впи¬
вшись взглядом в Лескано, и у него дрогнули губы: от
ответа врача зависела его дальнейшая жизнь.
— Конечно, сержант,—сказал тот.—Понятно, со вре¬
менем. Может, и не так хорошо, как прежде, но ездить
будете.
Сория почувствовал, что, отвечая так, врач из жало¬
сти хочет скрыть от него правду, о которой он догады¬
вался с того момента, как очнулся от забытья: ему уже
не быть солдатом, потому что он никогда больше не смо¬
жет ездить верхом. Дорого же ему обошлась столь желан¬
ная раньше отставка. Ничего более страшного не могло
случиться с ним в этом краю, где пеший немного стоит
или вовсе не в счет.
— Я конченый человек, — проговорил он, уставив¬
шись в землю. — Уж лучше бы капрал Басан не помешал
индейцу убить меня. Какой теперь прок, что он меня
спас?
— Не унывай, друг,—сказал Лескано,—полковник
Вильялобос найдет тебе дело. Как только сможешь ходить
без костылей, поговори с ним. — С необычной для него
фамильярностью он похлопал раненого по плечу и доба¬
вил:— Крепись!.. У тебя еще вся жизнь впереди и сын,
которого надо вырастить. Правильно, Марселина?
— Ясное дело,—проворчала она —Многие покалечены
не меньше, чем кум, а за себя постоят.
Лескано вышел из ранчо, оставив их одних. Женщина
посмотрела на приунывшего Сорию, укоризненно покача¬
ла головой и сказала:
— Кроме смерти, всякому горю можно помочь, а вы
не умерли, и нечего падать духом.
Но Сория, пропустив ее слова мимо ушей, прошептал:
— Больше мне не ездить верхом, а для меня это все
равно что остатья без ног. Выжить-то я выжил, а что
толку!
Опираясь на костыли, Сория ходил вокруг ранчо. Бе¬
седы с боевыми друзьями отвлекали его от горьких дум,
помогали ему забыть о своей физической беспомощно¬
сти. Он расспрашивал их о движении патрулей, о стычках
36
с индейцами—словом, обо всех новостях и происшествиях,
как будто по-прежнему оставался в строю, и события эти
касались его, как и всякого другого.
Он заходил в бараки, бродил по поселку и вокруг
корраля, тщательно избегая показываться около дома,
где жил Вильялобос, чтобы отсрочить встречу с полковни¬
ком, который должен был решить вопрос о его отставке.
Теперь, когда он стал калекой, мысль о будущем угнета¬
ла его: солдат чуть ли не с детства, он сознавал свою не¬
пригодность к иной жизни. И, подавленный чувством соб¬
ственной неполноценности, он присоединялся к завсегда¬
таям трактира и напивался до потери сознания.
Марселина была не такой женщиной, чтобы удивлять¬
ся, когда кум с остекленевшими глазами, бормоча что-то
нечленораздельное, затемно возвращался домой и валился
на койку. Она жалела Сорию и заботилась о нем так же,
как о детях. Зато ее удивляли слова, которые вырывались
у него, когда он был пьян или во сне: Сория бредил ло¬
шадьми, словно в его мозгу проносились галопом табуны
диких скакунов и он мчался за ними, никогда их не на¬
стигая. Он неизменно просыпался мрачный, с хмурым, уг¬
рюмым лицом. Иногда он часами сидел на скамейке, гля¬
дя в одну точку или рассеянно следя за детьми, возивши¬
мися на полу. Когда ему надоедало сидеть неподвижно,
он брал костыли и шел разузнать о передвижении войск
или о последних приказах.
Как-то раз, слоняясь по форту, он подошел к корралю,
где дежурил Ремихио.
— Что нового, сержант?—спросил, поздоровавшись,
солдат. — Как ваша нога?
— Все так же,—печально ответил Сория.—Хожу, как
стреноженный.
— А все этот индеец! И вот поди ж ты: за то, что я
застрелил его при попытке к бегству, полковник на целый
день посадил меня на чурбан *.
Вспомнив о наказании, он оглянулся на корраль и со
злобой проговорил:
— А конь этого индейца еще здесь.
* Наказание, применявшееся к солдатам в прошлом веке: про¬
винившегося в сидячем положении привязывали к ружью так,
чтобы оно оказалось зажатым между согнутыми руками и ногами.
37
— Который?—спросил Сория, обводя глазами табун.
— Вон тот... Видите?
Хотя скакун утратил прежнюю резвость, опытный
взгляд сержанта сразу определил высокий класс животно¬
го. Но озлобление, передавшееся Сории от Ремихио, ока¬