Однако приспела пора перекусить. Офицеры, помнится, хвалили Ветцеля, расположенного возле Морского собрания на Екатерининской. В пустом зале ресторации перед Несвитаевым бесшумно возник кельнер с бритым лицом лютеранского пастора.
— Кровавый ростбиф по-гамбургски?! — изумился официант, воздев глаза а-ля страждущий Христос. — Как можно такое! Великий пост!
Несвитаев, как военный, привыкший поститься лишь последнюю неделю перед пасхой, огорчился.
— Неужели у вас тут целый месяц одними рисовыми котлетами обходятся?
— Отчего же?! — в голосе кальнера искренняя обида за фирму. — Есть рыбка, пожалуйста, на выбор: судачок отварной а-натюрель под креветочным соусом, фирменная стерлядь по-Ветцелю, кусочками, с раковыми шейками и красной икоркой, есть недурной белужий бочок в белом соусе, икорка разная свеженькая — красная, черная, ксеневая, зернистая, паюсная, имеется ушица — стерляжья, карасевая, мнёвая, балычки есть разные, яички-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках, куриные полотки — это не постное, правда, есть еще...
— Хватит, хватит! — воскликнул подводник. — Уху карасевую русскую с блинами!
— Что прикажете под ушицу — хереса, марсалы, водочки? — вкрадчиво и очень доверительно шепнул официант. — Хотя в великий пост и не совсем позволительно, но для уважаемого господина поручика... А может, приятную дамочку — на десерт?
— Под креветочным соусом? — засмеялся офицер. — Не надо. Уху, блины и водку!
Хорошо, когда ты молод, здоров, материально обеспечен, когда ты холост, свободен и тебе не нужно думать о завтрашнем дне! Несвитаев после ресторации, довольный, шагал по Нахимовскому проспекту. Служит он прекрасно, служба интересная — не канцелярская какая-нибудь, а подводная, героическая, — с матросами ладит, с офицерами тоже, через неделю испытает — впервой в мире! — свое устройство, он готов обнять весь мир, солнцем полна голова и... ушица отменная у Ветцеля, славно «попостился»! Конечно, если уж честно, порою он тяготится военной службой, не создан он для нее. Но все равно, жизнь прекрасна!
Он шел, улыбаясь, и чуть не натолкнулся на девушку в смушковой шапочке с вуалеткой.
— Хотите, я сделаю вам электрический сон? — сказала та с легкой хрипотцой.
— В другой раз, ладно? — стараясь не огорчить ее отказом, ответил он мягко.
— Фи, какой некомильфотный поручишка! — И добавила нецензурное слово.
«А я-то думал, Севастополь — город необычный», — огорчился Несвитаев.
Он увидел ее неожиданно. Она вышла из магазина Эрихса — стройная, худая, в длинном узком пальто из нежно-сиреневого пье-де-паона. Поручик остановился, как споткнулся. Она глянула на него из-под опушки длинных ресниц русалочьими глазами внимательно, заинтересованно вроде бы, но тут же глаза ее потухли, оледенели, поскользнулись на серебряном инее инженерных погон. Она пересекла улицу и скрылась в дверях кондитерской Мисинского. Он не посмел пойти следом.
Уже поздно вечером Несвитаев шел к Минной пристани, чтобы оттуда прямиком катером на «Днестр», домой. Впереди, саженях в двадцати, шагал коренастый мужчина в пальто военного покроя, в руке его тлела папироса. На глухой Таможенной уличке Несвитаев вдруг увидел, как от забора оторвалась тень и бесшумно заскользила за коренастым. Алексей сразу почувствовал неладное, в тускло сверкнувшей полоске в руке преследователя угадывалось лезвие. Что делать? Тень и жертву разделяло уже не более трех саженей.
— Стой! Берегись! — крикнул поручик.
Желтая дуга папиросы прочертила «темноту. Клац! — смачный удар — и что-то звякнуло. Видно, реакция у коренастого была отменная.
Когда Алексей подбежал, коренастый, держа за ворот кожуха своего преследователя, обстоятельно дубасил того головой о стену дома. Нож валялся под ногами.
— Ну зачем вы так? — поручик схватил коренастого за руку. — Вы же его убьете!
Коренастый выпустил жертву — она кулем завалилась под стену, — обернулся.
— Честь имею. Перфильев, бывший полковник. Я вам обязан, похоже, жизнью? Примите искреннюю благодарность.
Сиреневая женщина
По Фрейду, подавление первичных влечений неизбежно ведет к устойчивому, ущемленному желанию; оно, в свою очередь, порождает навязчивую идею, еще шаг — невротический срыв, беда. Алексей Несвитаев Фрейда читал и чтил (а кто в те времена не увлекался его теорией?) и, моделируя свои чувства и переживания под модного доктора из Вены, мучительно плутал в дебрях самоанализа. Теперь он ежевечерне бродил по городу в надежде снова встретить сиреневую женщину. Желание увидеть ее с каждым днем становилось все более навязчивым, болезненным. Но удивительно: он совершенно не помнил ее лица, мало того, не мог даже определенно сказать, красива ли она. Сиреневая незнакомка была призрачно туманной, поручик не сомневался, что видел ее — но наяву, во сне ли, теперь, пожалуй, не мог бы с уверенностью ответить даже самому себе. Да, но отпечаталась же в памяти реальная цветовая гамма, от теплых светло-сиреневых тонов до грустных, загадочно-лиловых. Были же, наконец, русалочьи глаза! «Боже, — шептал поручик, — избавь меня от морока, от больного бреда, от русалочьих чар! Нет, не избавляй! Обрати туманные картинки волшебного фонаря в теплую явь плоти! Дай мне быть новым Пигмалионом!»