Старенький тысячетонный пароход тащится на буксире, покорный, равнодушный ко всему, будто старая корова на убой.
— Цель буксируется шестиузловым ходом, — замечает сбоку Немитц.
За перископами появились бурунчики, значит, дали ход, выходят на линию атаки... так... так... вот сейчас... Несвитаев перчаткой похлопывает по поручню. Томительно тянутся секунды. Но вот перед «Судаком» поверхность моря вспорола белая черта, которая стремительно понеслась к мишени. Алексей, не отрываясь от бинокля, следит за бегом белопенной черты. Увы, черта пробежала перед самым носом цели — мимо! «Эх, Бескровный, эх, мазила!» — застонал инженер. И в то же мгновение из-под правой скулы парохода взметнулся к небу огромный язык рыжего пламени — что это?! — и через несколько секунд над морем раскатился мощный грохот. Блокшив, будто споткнувшись о невидимое препятствие, клюнул носом и, окутанный дымом, стал задирать в небо корму. Выходит, следя за бегом первой мины, поручик не заметил, как пальнул «Карп».
— Ай да Андреев! Ай молодец! — закричал он.
А к ставшему на попа пароходу уже бежали одна за другой еще две белые прямые. Первая нырнула в дымное пятно и выскочила с другой уже стороны — опять мимо! И тут же сразу — яростный рыжий высверк, за ним — треск грома, и там, где только что торчала из воды черная корма, полетели вверх обломки.
— Это Белкин, сам Белкин впаял! Ур-ра! — закричал Алексей.- Наша взяла! — и пошел в пляс по палубе.
Немитц пожал руку Несвитаеву — будто всем подводникам пожал.
Гранд-вертеп
Заслуженную викторию офицеры-подводники отмечали в «Гранд-отеле». Они устроились за длинным столом на бельэтаже самой дорогой севастопольской ресторации: во главе стола Белкин с красивой Натальей Владимировной, женой; с женой же отрядный врач Гейкин, пожилой близорукий надворный советник; дальше — остальные, холостая молодежь.
Белкин поднял бокал редерера:
— Господа офицеры! Все мы добровольно избрали себе влажный подводный жезл. Он сулит опасности и трудности, этот жезл, но он же дарит нам редкое право законно гордиться своей рисковой, героической профессией. А значит, уважать самих себя. Но, главное, я хотел сказать не это. Ведь служим мы не славы ради — России служим. Нет почетнее звания защитника своей родины. Будем же всегда на высоте этого звания. Пью за вас, друзья! Пью за русские подводные лодки!
Потом были тосты за Наталью Владимировну, за Варвару Алексеевну, жену врача, за Наталью Владимировну все же больше, за Белкина, за остальных офицеров, за лодки Бубнова, за то, чтобы Россия никогда не покупала оружие за границей.
Пили и за инженера Несвитаева, за его изобретение, и тот вымученно улыбался: мысли были далеко — о Кире Леопольдовне. Три дня подряд он приходил к ее квартире, никто не открывал, сегодня не выдержал, перед рестораном зашел к Перфильеву узнать, что случилось. Тот сказал искренне, как показалось Несвитаеву:
— Зачем она вам, Алексей Николаевич? Ведь Кира Леопольдовна — вовсе не то, за что пытается себя выдать. Ну... познакомились один раз — и будет. — Потом стал уверять что, мол, пошутил...
А веселье за столом набирало разгон, им ловко управлял мичман Аквилонов. Элегантный и обаятельный щеголь, веселый и остроумный, нынче он превзошел самого себя. Тосты, один искристее другого, он сопровождал такими каламбурами, что безудержный смех молодой компании грозил уже перерасти в эйфорию. И внешне он был неотразим: матовая бледность красивого породистого лица, обаятельность улыбки, ослепительная белизна пластрона и манжет сорочки (от самого Торнтона, из Питера!) — все было в нем и на нем безупречно и совершенно.
«Экий ты блескучий страз! — досадливо вдруг подумал о нем Несвитаев и тут же устыдился своей ядовитости: — Ну что это я так, уж не завидую ли? Мишка — неплохой товарищ... бабник, конечно, порядочный. Вон, даже сама Наталья Владимировна ему очаровательно улыбается» (Наталья Владимировна была для Алексея вообще идеалом женщины, жены моряка).
В ресторанном зале тем временем притушили свет, зато сцена оранжево высветилась вдруг льющимся откуда-то густым светом. В центре оранжевого круга раскланивался, прижимая руки к груди и посылая воздушные поцелуи в зал, толстый коротышка в длинном фраке. При этом он смешно отводил назад левую ногу в узконосом лакированном штиблете.
— Грааль Персифальский, — представил его тут же подводникам Аквилонов, — а в «девичестве» — Гришка Персиков. (Похоже, Аквилонов был тут своим человеком).