— Не подводный отряд — а институт благородных девиц! — фыркнул Аквилонов. Но чтение разладилось.
— Меняй коня, Мишель,- посоветовал Борщагин.
Несвитаев вдруг с удивлением заметил на плечах и Борщагина, и Аквилонова лейтенантские эполеты. «На день рождения государя что ли им вызвездило?» — рассеянно подумал он.
— Ну что ж, — покладисто вздохнул Аквилонов, — если Камены требуют замены, решено: меняю коней. Извольте, Вместо Эрато — Клио, погружаемся в недра истории... История рождения Наполеона Борщагина. — Аквилонов вопросительно глянул на офицеров, все закивали. — Итак, молодой вдове тверского первой гильдии купца, мадам Борщагиной, томящейся в собственном соку, одна знахарка посоветовала колдовской рецепт, как присушить любого раскрасавца: три волоска с его головы круто выварить в невинной моче трехмесячного поросенка и положить себе на ночь под перину. Вдовица, воспылав страстью к одному герою-любовнику из залетной оперетки, решила подослать к нему свою смазливую горняшку, чтобы та овладела заветной щетиной красавца. Но лентяйка, дабы не утруждать себя, выхватила три волоска из гривы племенного коня в хозяйской конюшне. В полночь застоявшийся жеребец, огнепало ржа, ворвался в альков хозяйки...
Офицеры засмеялись.
— Не смешно, — свинцово обронил Борщагин. — За такие шуточки, Мишка, я ведь могу потребовать сатисфакции!
— Стреляться с тобой, Борщагин, я не могу, — вздохнул Аквилонов, — суд чести не дозволит: ты не дворянин.
— А в морду? — мрачно поинтересовался Наполеон.
Несвитаеву, поначалу было ожившему в этой веселой, беспечной, исходящей сочным благополучием компании, стало вдруг скучно и одиноко.
Он потихоньку вышел в матросский кубрик.
После кают-компании крутые запахи матросского кубрика грозили насмерть сразить рискнувшего спуститься сюда впервые. «Ну и амбре!» — не в первый раз подивился инженер, перекрестившись на черный, закоптившийся лик Николы Морского в посеребренном киоте, который грустно взирал из-за огонька лампадки.
— Сми-и-рна! — гаркнул Сальников, минный кондуктор с «Камбалы», увидев офицера. — Ваше благородие...
— Сидите, братцы, я на минутку к вам зашел, на огонек, — сказал Несвитаев и сразу почувствовал неловкость: явно нарушил непринужденность, царившую тут до него.
Он присел, пятьдесят пар глаз следили за офицером из полутьмы. Тишина.
— Ну, что же вы, братцы, замолкли? Иль уйти мне?
— Да бог с вами, ваше благородие, — это Сальников, самый старший и авторитетный в кубрике, — мы вам завсегда рады... вот Митрохина слушали мы тут. Складно, подлец, врет. Давай, Вася, валяй дальше... про цветочки-ягодки. Ежели, конечно, их благородие не против.
Электрический квартирмейстер Митрохин с «Камбалы», круглолицый, с веснушками, веселый и работящий, протянул певуче, улыбаясь:
— Чай их благородию это не интересно. Но тут же тихо засмеялся чему-то своему и пошел «валять», как велели:
— А трав-то у нас на Ярославщине великое множество: кипень — плакун-трава с цветами алыми, как кровь; ключ-трава, или разрыв-трава, как ее у нас кличут; тирлич — ведьмино зелье, или вот, к примеру, одолень-трава, что белыми цветами в прудах живет, — висуши ее, положи себе в ладанку, на сердце, да повтори ночью три раза кряду: одолень-трава, одолень-трава, одолей ты злых людей, одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, моря бурные, врага лютого, напасти разные... Токмо не верю я в зеленя эти, не уберегла одолень-трава землячка моего, Степку Курылева, что сгинул на «Дельфине»....
— На «Дельфине»? — переспросил поручик. — Я ведь тоже был на нем тогда... вот, вместе с Сальниковым Иваном Исидоровичем да с Пашей Бордюговым, А кто же этот Курылев?
— Так это ж тот самый сигнальщик, которого люком придавило, — пояснил Сальников, — Курылев Степан, царство ему небесное. Он самый.
Все в кубрике, казалось, позабыли про одолень-траву, да и Несвитаеву было ясно, до его прихода шел разговор вовсе не о травках.
— Расскажите, ваше благородие, — послышалось со всех сторон, — расскажите про «Дельфин».
— Так я же, братцы, сам тогда впервые на лодку ногой ступил, — сказал инженер. — Пусть уж лучше Иван Исидорович об этом расскажет, его «Дельфин» был, а я с вами послушаю.
В этот момент Несвитаев заметил, что Бордюгов поднялся и вместе с каким-то матросом — в полутьме не рассмотрел — вышел из кубрика.
Сальников потрогал подусники, покрутил головой и, не ахти какой рассказчик, начал глухим от волнения голосом...
— Помню, в тот день приснопамятный, Николая Евграфовича Беклемишева, командира, значит, нашего, перед самым погружением в аккурат вызвало к себе начальство. Он и оставь за себя лейтенанта Черкасского. Стояли мы тогда на Неве, возле стенки Балтийского завода. Утро было сиверкое, прохладное такое. В «Дельфине» — сорок человек, аж четыре экипажа — что сельдей жупановских в бочке... Начали заполнять балласт. Их благородие, лейтенант Черкасский, под люком стоят, а Курылев Степка, сигнальщик, из открытого люка высунулся по пояс, смотрит, когда вода к люку подступит, чтобы, значит, его захлопнуть.