Сальников помолчал, сокрушенно покрутил головой.
— Эх, надо бы в люке-то их благородию, Черкасскому, самим тогда стоять... Погружаемся мы этак, вдруг вода из шахты люка враз как хлобыстнет! Черкасский кричат, люк, мол, задраивай, я Степку Курылева за ноги вниз тяну, а тот замешкался, видать, да как оказалось потом, крышкой люка-то его, сердешного, пополам и перекусило... Что тут сталось! Судный час! «Дельфин», ясно дело, на дно Невы камнем грянулся, водища сверху падает с грохотом, давка, кричат, матершат... Я стою, крещусь, а молитвы все враз запамятовал. И метится мне, пение какое-то у меня в голове — херувимское. Амба, думаю. Воды уж по горло, что-то трещит, искры электрические сыплются... Потом, чую, сила невидимая поволокла меня наверх. Так вот и всплыл. А когда оклемался, узнал, семь человек нас из сорока спаслось тогда — те, что у люка рядом оказались. Вот, их благородие, — он показал на Несвитаева, — Паша Бордюгов да еще там... А их благородие, лейтенант Черкасский, царство им небесное, тоже ведь у люка находились, вполне могли спастись, да, видно, не пожелали. В корме их тогда нашли, среди матросиков... совестливые были потому как, грех весь на себя взяли и себя казнили, выходит. Вот и все.
Сальников развел руками и как бы виновато улыбнулся.
— Нет, не все, — возразил Несвитаев, — не все ты рассказал, Иван Исидорович. Это ты помогал, кому мог, выбираться наверх. Ты и Паша Бордюгов.
— Да уж чего там, — совсем стушевался минный кондуктор, — я и не помню этого, все старались, как могли.
Весь кубрик глядел теперь на Сальникова. Знали: работяга, умелец, служака, строг с подчиненными — а вот что герой...
Несвитаев поднялся.
— Ну, братцы, спасибо. Хорошо тут у вас. Тепло.
После душного кубрика легко и хорошо дышалось на воле воздухом, крепко пахнущим морем и свежеспиленной сосной.
По пути в каюту Несвитаев свернул в кабельный коридор, проверить, отмаркированы ли электриками зарядные концы, как он велел. Дверь из коридора в генераторную была почему-то отдраена, за ней горел свет и слышались приглушенные голоса. Инженер шагнул было туда, но остановился, услышав свою фамилию. Говорили двое, одного он сразу узнал — Бордюгов, второй голос — низкий, с хрипотцой — был знакомый, но поручик не мог вспомнить, его обладателя. «Какого черта им ночью здесь делать? Я настрого запретил заходить сюда без дела. Турну-ка я их. Но почему они меня вспомнили?»
Он становился в нерешительности. Те замолчали. Взжигнуло кресало о кремень, и после смачных причмокиваний в коридор потянуло такой лютой махорочной крепостью, от которой враз мрет все живое, кроме разве что русского мужика да корабельного таракана. «Вот мерзавцы, курят в генераторной!» — ужаснулся инженер. И тут он услышал та-кое...
— Нет, Дема, — сказал Бордюгов, — вы, эсеры, все упрощаете. Офицер офицеру рознь. Вот взять к примеру Алексея Несвитаева...
«Как это он, морда, меня еще Алешкой не называет!» — усмехнулся поручик.
— Брось, Пашка! Вспомни, как он тебя порой кроет. Шкура он! — зло сказал второй и сплюнул.
Несвитаев теперь узнал в нем машинного матроса первой статьи Скибу, угрюмого надзирателя генераторной.
— Да нет же, это у него редко бывает, — заступился за своего начальника вестовой, — потому как много дерьма еще в его офицерской башке. (При этих словах Несвитаев поперхнулся). А так он мужик что надо. И честный, главное. Вот и Митрохин со мной полностью согла...
— Да пошли вы оба со своим Митрохой знаешь куда! Бабы вы! Социал-демократы!
— Не горячись, Дема.
— Амба! Я спать пошел! Мне сил надо для настоящего дела набираться. А вы с Митрохой катитесь... брошюрки свои слюнявить!
Несвитаев отскочил в коридор, влетел в свою каюту и в великом смятении присел на койку... Что делать дальше? Доложить обо всем начальству — как это положено по уставу? Вызвать к себе Бордюгова для объяснений? И сказать, что... что сказать? — что все слышал? Какой позор — офицер подслушивает! Или оставить все так? Но... А пошло оно все к чертовой матери! Он всем чужой! Чужой этим секс-снобам из кают-компании, чужой опившемуся попу, чужой этой матросне. Чужой! Изгой!