Работы было много, зато не стало той опостылевшей пехотной тягомотины. Чем там занимался главный полициант в масштабах имперских, я в деталях не ведал да и не интересовался этим, но знал доподлинно одно: баб он любил без оглядки. На том и погорел. Черт его дернул связаться с одной аппетитной дактилографисточкой из Французского посольства, а та, стерва, одну его неосторожную записочку вольного содержания, касательную августейших особ, умыкнула, спрятала в панталошки и преподнесла на блюдечке своему послу. Тот при встрече — Дурново: так мол и так, лежит у меня в столе одна интересная бумажка; шантаж, одним словом, на простом языке, а на дипломатическом — политесы. Что тут было делать Петру Николаевичу? На следующую ночь в державных водах Невы заплясали блики пламени из окон «случайно» загоревшегося особняка Французского посольства, а в кабинете посла французами была схвачена темная личность, нахально пытавшаяся фомкой вскрыть стол чрезвычайного. Наутро о скандале было доложено царю. Александр III, из всех видов людских пороков, прощавший лишь пьянство, по извинительной причине собственного к нему пристрастия, о судьбе П. Н. Дурново распорядился сурово и по-царски лапидарно: «Убрать эту свинью в двадцать четыре часа!»...Но обо мне не забыл брат «свиньи» Петра Николаевича — Иван Николаевич. Надо отдать должное Александру III: на родственниках опальных особ он зло не вымещал, вскоре Иван Николаевич стал Министром внутренних дел. Я сделался главным телохранителем нового министра.Сбылась, наконец, мечта жизни: положение, деньги, но, главное, власть! Слово и дело государево — не шутка. Министры и те мне ручку жали теперь, морщились, правда, но жали же! Порой думал я: Министр внутренних дел — главный охранитель спокойствия всей необъятной империи, а я, Николай Аверьянович, его самого охраняю! Выходит... И сладковатая жуть ползла, помню, мурашками от низа живота к горлу... Бежали золотые мои годочки, сменялись министры: за властным Дурново пришел нерешительный Горемыкин, его сменил решительный Сипягин — а начальником их личной охраны оставался Перфильев. Характеристики были безупречные: «Храбр. Некорыстолюбив. В меру умен и развит. Находчив в сложной обстановке. Хладнокровен. Не болтлив. Вином не увлекается. Женщин пользует по прямому назначению. Сантиментам не подвержен. Политикой не интересуется». В свои сорок пять я прекрасно владел тренированным телом и выглядел превосходно. Кое-что почитывал — в основном, из военной истории. По долгу службы бывал со своими шефами в салонах и гостиных, изрядно знал столичное общество. Я не то что был вхож в свет, просто с моим там присутствием мирились. Одним словом, я твердо стоял ногами на земле и когда сделал предложение несколько передержанной красавице Аглае, урожденной баронессе Вальронд, оно не было отвергнуто. Род Вальрондов был так себе, из плохоньких, сама Аглая в юности пережила какую-то любовную драму, но избранница была, видит бог, хороша собой и баронесса таки. Ко мне нежных чувств она не питала, я знал об этом, полагался на ее рассудочность. О, здесь я не ошибся! Она была рассудочна, как и полагается остзейке. Когда сломалась моя карьера, Аглая сразу от меня ушла. Детей у нас не было. После меня она постоянно была с кем-то из высших полицейских чинов. Что ж, я не в претензии: она изменила мне, зато никогда не изменяла ЭМВЭДЭ.Я вам еще не опротивел, Алексей Николаевич? Удивительное вы существо, я бы на вашем месте давно изорвал мою эпистолу. Воля ваша. Копайтесь дальше в грязи.Работа у меня была хлопотливая и сопряженная с риском немалым. Заря нового века над Россией набухала кровью жертв эсэровского террора — в ответ, впрочем, на террор властей. Грузно оседали нашпигованные пулями тела генерал-губернаторов и военных прокуроров, в жирные обгорелые клочья разносило бомбами анархистов царских чиновников. Счет открыл 11 февраля 1901 года студент Московского университета Карпович, всадивший две пули в шею Министра народного просвещения Боголепова. Кстати сказать, вместо убитого просвещением стал ведать бывший военный министр — только в России такое возможно; «командовал же он солдатами, а уж со студентами как-нибудь управится», — сказал государь при его назначении.