Странная все же была Липа. Даже Аглаида Казимировна говорила, что ее дочка скрытна, как айсберг, загадочна, как метеорит.
Сама Аглаида Казимировна — тихая, уютная дома и весьма энергичная в своем салоне, посредством макияжа искусно маскирующая себя под тридцатилетнюю, — сорокалетняя элегантная дама, принимая первый раз дома Несвитаева, долго и тревожно его лорнировала, но, наконец, очаровательно улыбнулась: похоже, он понравился. Она — с греческой модной прической, в темно-вишневой тальмочке, выгодно подчеркивающей ее высокий бюст и тонкую талию, уютно устроившаяся в кресле возле камина — тоже понравилась Алексею, и он почему-то невольно вспомнил слова отца: посмотри на мать своей невесты, и ты увидишь, какой станет твоя избранница через двадцать лет. «Да какая же мне Липа невеста?!» — смятенно подумал он.
Действительно, о женитьбе он и не помышлял. И не потому даже, что не считал пока себя материально обеспеченным для женитьбы (Прежде чем жениться, — часто говаривал Белкин молодым офицерам, — помните, жену надлежит не только раздевать, но и одевать), а просто потому, что ведь нельзя же, в самом деле, жениться на фее!
Несвитаев с удовольствием бывал в доме Липы, там было по-хорошему тепло и уютно. Если бы только еще не постоянное присутствие Корсака. Этого воровитого интенданта ненавидели матросы, открыто презирали офицеры, а раз, когда он, экипируя новый эсминец «Лейтенант Шестаков», пытался ужулить ковер из кают-компании, командир эсминца, Балк 2-й, не склонный к сантиментам портартурец, врезал ему в ухо. Кем был он для Липиной матери, загадки не составляло. Липа делала вид, что не замечает его. Несвитаев тоже вел себя так, будто не знает прегнусной репутации этого чистоганщика. Корсак был ему за это благодарен. Как-то на «Днестре» интендант амикошонски протянул ему руку. Несвитаев руки не подал, отвернулся. Тот взял его за локоть:
— Голубчик, что вы ко мне имеете?
— Вам морду били, — мучительно морщась, ответил молодой офицер.
— Ба, пустяки! И было-то это всего два раза. И вовсе не больно.
Однако со временем Корсак, принимая тактичность Несвитаева за робость, за слабость, взял было в отношении его покровительственный тон. Человек ограниченный, да еще с отутюженными долгой службой мыслями, был он весьма категоричен в суждениях и, как большинство военных в возрасте, любил поучать.
Однажды на сретенье (Липа сказала: утром курочка напилась талой воды у порога — быть теплому лету) за столом у Любецких Корсак высказал мысль, мол, бывает, ходят, ходят молодые офицеры к барышням, расставляют петли, а потом... Он нехорошо хохотнул и впился зубами в специально для него тушенное по-бургундски жирное баранье мясо. Алексей вспыхнул:
— Я признаю за вами явное превоскотство в таких делах!
— Вот, вот, — не замечая эскапады, продолжал интендант, обгрызая ребрышко, — а ведь она у нас, — он ткнул облитым жиром пальцем в сторону Липы, — она у нас еще девочка.
— Не у «нас», а у «меня»! — отрезала вдруг такая обычно покладистая, уравновешенная Аглаида Казимировна.
Липа с застывшей улыбкой медленно поднялась со стула, пошла вокруг стола, Алексей — он сидел напротив — по глазам ее понял, сейчас что-то произойдет, поднялся тоже. Липа подошла к Алексею вплотную, картинно закинула ему на шею тонкие руки и — ни дать ни взять, Мей Ирвин из американского кинема — со стоном впилась в губы поручика. Алексей побледнел. Корсак крякнул. Аглаида Казимировна слабо ойкнула и нервно повела своими прекрасными плечами в глубоком декольте платья из рытого бархата.
— Алешенька, — томно протянула Липа, — не гневись на этого хамо-сапиенса. Интенданты ущербные люди, в тонких мирах им предстоит отрабатывать жесткую карму за сребролюбие и булыжный юмор.
— Я не согласен! — живо заявил апелляцию приговоренный к жестокой карме интендант. — И вообще я не люблю юмора!
— Юмор ведь — не то, что любят или не любят — а понимают или не понимают, — тут же пояснила с очаровательной улыбкой в его сторону мадам Любецкая, снова уверенно беря в руки бразды хозяйки дома.
Борис Корсак задумался и протяжно заржал. «Боже! — ужаснулся Алексей. — Как может такая утонченная дама терпеть подле себя этакого монстра с лошажьими замашками? Загадка из области иппологии...»
В другой раз, когда Алексей с Липой вернулись из театра «Ренессанс», где Никуличев давал «Потонувший колокол» Гауптмана — с Радиным, Лисенко и Штейном в главных ролях, — и Аглаида Казимировна принялась угощать Алексея каким-то своим особенным чаем, с добавлением розовых лепестков и чабреца, Корсак, перегнувшись через стол, взялся было жирными своими пальцами за значок офицера-подводника на его груди — серебряный жетон с силуэтом изящной субмаринки на фоне водолазного шлема, которым Несвитаев очень гордился.