— А зачем читать-то? — простодушно возразил лектор, нисколько, похоже, не обижаясь, что его перебили. — Небось наш Святейший Синод всю его писанину перетряхнул, прежде чем отлучить этого басурмана от церкви нашей православной.
По залу пробежал ропот, люди недоуменно переглядывались. Два парня прекратили жевать вар, беспокойно заерзали.
— Опять же взять вегетарианство, к которому Толстой призывает, — невозмутимо продолжал кавалерист, — ну может ли православный человек его принять? Это значит, чтобы сено жрать заместо мяса. Как лошадь! Кстати, ответьте мне, люди русские, может ли вегетарианец любить женщину, а? — кавалерист хитренько прищурился и победно глянул на изумленных слушателей, — может! — рубанул шашкой. — Может! Ежели она... ежели она ни рыба, ни мясо! Бы-а-ха-ха,- всхохотнул он.
Зал всплеснулся негодованием:
— Это возмутительно! Да он же глумится над Толстым! Издевается над нами! Что здесь происходит? — раздавалось со всех сторон.
— А ну, народ, па-прошу потише!
В голосе такого, казалось, покладистого старичка зазвенели нотки эскадронного командира.
— Мне трудно читать лекцию в такой бстано-вочке! Договоримся так: вопросы — потом! Зал загудел еще громче.
— Впрочем, ежели у вас в одном... кавалерийском месте почечуй свербит, — что ж, я либерал, — прошу. Валяйте! Задавайте вопросы. Только по од-но-му!
— Позвольте полюбопытствовать, — подскочил с передней скамьи аккуратный старик, по виду учитель воскресной школы, — отчего в Дворянском собрании эту же тему господин Малиновский преподносят... э-э... в некотором религиозно-нравственном аспекте, а вы нам про лоша...
— Потому что кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево! — шашкой отрубил кавалерист.
— Господин лектор, — раздался вдруг уверенный насмешливый голос, — а вы сами-то Толстого читали? «Войну и мир» хотя бы?
Троцкий-Сенютович иронически улыбнулся и сокрушенно покрутил головой, как бы дивясь ребячьей несмышлености того, кто этот вопрос задал.
— Я уже сказал в начале лекции, что вовсе не обязательно читать книгодеяния графа Толстого, чтобы знать, какой он есть враг народа. Ну а что касательно «войны» и «мира» — я, батенька мой, всю турецкую кампанию прошел. И не по писулькам каким толстовским. В седле! Вот вам и «война». А что до «мира»... Мир — это...- кавалерист пощелкал пальцами, подбирая выражение, — мир — это... когда лошади расседланы, а кавалеристы верхом не на лошадях — а на бабах!
— Вы, лектор, ошиблись адресом, — опять прозвучал тот же уверенный голос, — тут не конный завод, а Народный дом. И люди пришли сюда не для того, чтобы слушать ваши лошадиные остроты!
— Мол-чать!!! — вдруг по-есаульски гаркнул старенький Троцкий-Сенютович. — Па-ч-чему в зале жиды?! — заорал он на стоящего сбоку, у подмостков, распорядителя с трехцветной повязкой на рукаве.
Зал замер.
— Вы идиот, Сенютович. Отставной от кавалерии идиот! — раздельно произнес поднявшийся в третьем ряду обладатель уверенного голоса — плотный, средних лет мужчина в бекеше с бархатным воротником. — Но не считайте остальных идиотами!
Человек в бекеше решительно направился к выходу.
— Бей жида-а-а!!! — зашелся в визге «народный» лектор.
Он присел даже, тыкая пальцем вслед уходящему.
— Что-о?! — незнакомец круто развернулся. — Да ты, высохшая кобылья гнида, знаешь, кто я есть такой?!
— Маты панайя! — испуганно ахнул сзади какой-то грек. — Да это же сам Дуранте!
— Господа! — вскочила полненькая гимназистка, которая сидела впереди Алексея. — Ну как вы можете такое терпеть! Ведь лектор действительно кретин! Холстомер у Толстого соображает больше, чем он.
— Молчи, курва! — черносотенец слева от Алексея рванул девушку за плечи назад.
— Не тронь девчонку! — Алексей схватил грубияна за руки.
И тут же резко отбросил голову вправо. Вовремя: кулак с кастетом второго черносотенца прошел в вершке от его виска. Алексей крякнул и, вложив в правую всю лютость (хорошо, в корпусе обучали боксированию), со смаком врезал в мурластую физиономию верного стража Михаила Архангела. Тот — в два раза массивнее поручика — лишь чуть пошатнулся и удивленно моргнул круглыми глазами...
Все черносотенцы в зале оказались с ножами и кастетами. Спасло Несвитаева от кровавой расправы лишь чудо: поднялась ужасная суматоха, трещали скамейки, звенело битое стекло, визжали женщины. Алексей, отбиваясь и прикрывая Липу, отходил к дверям.
Через четверть часа они уже сидели в маленьком аристократическом, однако, «под народ», кафе Мошетти на углу Нахимовского проспекта и Банковского переулка. Какие тут подавали пышки, бублики и пылающие жаром, румяные калачи с топлеными сливками! Эти калачи славились на весь Севастополь. Одно время на вокзале приезжих встречала огромная вывеска: «В Севастополе есть три достопримечательности: панорама, морской музей и калачи Мошетти». Городские власти распорядились нахальную рекламу снять.