Потом — залитая вешним солнцем Красная площадь. Стотысячная толпа враз рушится перед ними на колени, и навстречу, как будто из поднебесья, набегает бурное, торжествующее «Боже, царя храни!»... Влажный, жаркий шепот Алисы: «О, майи гот, ви либен зи унс! (О боже мой, как они нас любят!..»)
И вдруг — эта нелогичная до нелепости Ходынка... Энергичным отмахом руки Николай отрезал было беспокойное воспоминание, но кисть в темноте за что-то зацепилась, это «что-то» с треском шлепнулось на пол, раскатилось...
От неожиданности он даже присел, трясущимися руками нащупал на полу дурацкую бонбоньерку, рядом — рассыпанные конфеты. Ну, сейчас начнется!..
«О, майн, гот, Никки, верде их эндлих, айне рюэ эрвербен? (О, боже мой, Никки, когда-нибудь я обрету, наконец, покой?») — устало прошелестел из-за двери голос. Тот же голос. Но, боже мой, как он не похож на голос той — юной, осиянной Алисы! Мученические вздохи, угасая, замерли...
Осторожно на цыпочках вышел на балкон. Отсюда, со второго этажа дома Главного Командира флота, открывался подлунный вид на северо-западную часть города. В лиловой мгле угадывалось море. Эскадра по случаю пребывания в городе монарха была выведена на внешний рейд полностью разоружена — ни единого снаряда! — береженого бог бережет! А ночь была так хороша — тихая, густо-темная, с яркими южными звездами и легкой прозрачной дымкой, таврическая, конца лета, ночь! Николай стоял зачарованный и шептал:
Не любивший, не понимавший и, как все эгоистично бесстрастные люди, иронически относящийся к поэзии, — этими строками подхалима от поэзии, бездарного Мазуркевича, Николай восхищался искренне. Что делать: он до самозабвения любил сына цесаревича. Можно ли обвинять в этом отца?
Всегда равнодушный и холодный, как улитка, он, когда дело касалось сына, являл и чуткость и волнение, тогда из-под перламутровой непроницаемой раковины выглядывало что-то трепетное, беззащитное, по-человечески понятное. Видит бог, как он ждал наследника! Аликс после замужества в положенный срок родила девочку. А потом, с чисто немецкой пунктуальностью, с интервалом ровно в два года — так рекомендовали гессен-дармштадтские лейб-медики — наладилась дарить ему одну принцессу за другой. Конечно, дочки — тоже радость, но четыре порфирогениты подряд — это уж слишком. Трону нужен наследник! Николай сокрушался, но надежды не терял. И тут вышел конфуз...
В 1902-м царица вновь ощутила в себе тревожную моготу. День и ночь молилась, чтобы на сей раз бог даровал трону наследника. Часами слушала бравурные военные марши — ведь каждый мало-мальски культурный человек знает, что после таких прослушиваний непременно рождаются мальчики! В ее покоях отирался увертистый маг Филипп (безвестный колбасник из Лиона Низьер Вашаль, изгнанный из Франции за шарлатанство, в России обрел не только приют — волей императрицы еще и диплом доктора медицины и титул действительного тайного советника!). Ошивались какие-то темные проходимцы. Ночами откуда-то жутко завывала блажная Матрена-босоножка, блекотал козлом юродивый Серафим, хохотал Митенька Козельский.
Между тем, приближались сроки родов. Лейб-акушер Отт настаивал на созыве консилиума и осмотре царицы. Куда там! Специальные бюллетени поспешили осчастливить россиян, сообщая об ожидаемом рождении наследника. И пошли по святой Руси гудеть колокола, люди молились о счастливом разрешении... Однако вышли все сроки. Созвали-таки консилиум. Заключение было ошеломляющим: у царицы хроническое неполное опорожнение кишечника!
Его хватила горячка. Лежал, никого не узнавая. Двор ходил на цыпочках, скорбно опустив глаза. Младший брат Михаил неохотно примеривался под корону: он вовсе не желал взваливать на себя бремя царской власти, его вполне устраивало положение любимого брата царя.
Бог спас тогда Николая. Выздоровел.
И как же после всего этого не понять чувств российского автократора, когда летом 1904 года отчаявшаяся, выбитая из четкого гессен-дармштадтского графика деторождения, Александра Федоровна подарила ему, наконец, сына!