И вот тогда, в третий раз в жизни, он был, пожалуй, по-настоящему счастлив.
Всего три раза в жизни...
Снизу послышалось осторожное покашливание. Николай опасливо выглянул за перила. По олуненной дорожке сада, вдоль цветочной куртины, бесшумными тенями скользили два солдата с винтовками за спиной — на ногах что-то большое, бесформенное. Приглядевшись, улыбнулся: сапоги солдат обмотаны войлоком — чтобы не громыхали, не беспокоили их величеств, значит. «Оно с солдатушками-то надежнее, чей с матросней», — подумал он, теплея сердцем. И тут же в цепкой, как у всех Романовых, памяти непрошенно всплыли, заплясали перед глазами депеши адмирала Чухнина — из осеннего, пятого года, вздыбившегося Севастополя: «...настроение в командах ненадежное... боевые роты отказываются стрелять... Брестский полк вышел из повиновения... матросы овладели дивизией и положением дела... команда крейсера «Очаков» взбунтовалась, высадила офицеров... положение безвыходное...» Темный ужас. Полный пароксизм воли. Тайно у причала Петергофской Александрии стоит под парами самый быстроходный миноносец. Фамильные драгоценности упакованы в чемоданы...
Он ненавидит матросов. Ненавидит Севастополь. Четыре года после того он демонстративно не приезжал сюда, а ведь раньше наезжал ежегодно.
А сколько у него других врагов! Не за кордоном, нет, в даже не среди этой матросни — рядом, под боком, во дворце. Льстивые подхалимы-министры. Пресмыкаются перед ним, а в душе ненавидят. Вон, Извольский: став министром иностранных дел, завел моду давать ему на прочтение все, что о нем пишут за границей. Поначалу это даже забавляло его, Николая, но... есть же чувство меры! Пришлось заменить Извольского Сазоновым...
Хорошо Альфонсу 13-му, испанскому королю. Стал королем за три месяца... до рождения. Спорт, автомобили, лошади, женщины, а страну отдал парламенту. И, главное, холост, холост!
Да, но парламент — не для России. С детства он намертво усвоил внушенное Победоносцевым: монархия в только монархия, неограниченная! Все остальные формы правления в России всегда вели к анархии. Ведь было, было уже такое, когда, устав от свободы, устав от самих себя, надорвав глотку на своих бестолковых народных вече, эти горластые непокорные русые мужланы сами же возопили к варягам: «Придите и володейте нами!» Русь такая и иной быть не может. В престоле ее спасение. В нем. Значит...
Но довольно, довольно о политике! И без политики забот хватает. Тут бы хоть со своим семейством разобраться...
Мишка, брат. Любимый. Аликс его всегда недолюбливала — ну так и сидел бы у себя на Кавказе. Чего ему не хватало? Голубые гусары, автомобили, бабье. Так нет же — прикатил в гости. И первое, что умудрился, хулиган, напоганить по приезде — прямо на дворцовой лестнице, при всем дворе, съездил по физиономии Распутина. Конечно, если уж честно, это совсем неплохо, что Гришке-хаму морду расквасили, но Аликс... Боже, что было потом!.. Потребовала Мишку больше на порог не пускать. А ведь он родной брат ему... Мишка, Мишка... А теперь вот еще схлестнулся с этой, дважды разведенной мессалиной, Наташкой Шереметьевой-Мамонтовой-Вульферт. Люблю, кричит, женюсь!.. Ну и люби ее себе на здоровье, кто тебе мешает? Но жениться, жениться-то зачем?! Как будто семнадцать ему. И укатил ведь, поганец, ослушник, с ней за границу. И дочка, говорят, у них уже родилась, Кира...
Великие князья чудят. Николай Николаевич отбил жену у принца Лихтенбергского — Аликс хватается за сердечные капли. Кирилл Владимирович увел жену у самого брата Аликс, Эрнста-Людовика — Аликс снова в истерике... Пришлось Кирюху из России вытурить...
Но сама, сама Аликс... Требует, чтобы он сиюминутно находился с ней рядом, а себе позволяет — это, конечно, ее Анька Вырубова подбивает — порою ночами исчезать из дворца. Директор департамента полиции Зуев докладывает, повадились на пару с Анютой в аристократический притон Чванова. Правда, не позволяют там себе ничего, так просто сидят, инкогнито под темными вуальками, и любуются похабствами там творимыми... Ух, Анька-нимфетка. Как развелась со своим лейтенантом, прямо с цепи сорвалась...
А тут еще этот леший из тобольской тайги. С вечно пьяной похотливой рожей. Великие князья, все как один, вопят: убери его!.. Да он бы и сам рад, но Аликс... Нет! Лучше один Распутин, чем десять истерик в день!
И все это на одну его голову. За что?
Ну, если бы, куда ни шло, вся эта грязь внутри России оставалась — так нет же! Вон, перлюстрировали письма французского посла. Так он обо всем этом в Париж катает. Со смаком! Да с такими пикантными подробностями...